875 лет стоит  Елец на высоких берегах  Быстрой Сосны.  По меткому замечанию  историка В.И. Татищева,   расположенный в древности  на окраинах русских владений,  он долгое время  был  важным стратегическим пунктом: «бе бо страна сия защита земле русстей».  И каких  только завоевателей  не видел он у своих крепостных стен!

 В романе «Жизнь Арсеньева», вспоминая историческое  прошлое  Ельца,  И.А. Бунин писал:  «…город  гордился своей древностью и имел на то полное право: он и впрямь был одним из самых древних русских городов, лежал среди великих черноземных полей Подстепья на той роковой черте, за которой некогда простирались «земли дикие, незнаемые», а во времена княжеств Суздальского и Рязанского принадлежал к тем важнейшим оплотам Руси, что,

по слову летописцев, первые вдыхали бурю, пыль и хлад из-под грозных азиатских туч, то и дело заходивших над нею, первые видели зарева страшных ночных и дневных пожарищ, ими запаляемых, первые давали знать Москве о грядущей беде и первыми ложились костьми за неё».  

 И было это, действительно, так.

    В начале восьмидесятых годов  ХIV  столетия    Елец   дважды сжигал дотла хан Тохтамыш. Посетивший эти места по пути в Царь-Град митрополит Пимен  сообщал в 1389 году: «Не бе бо видети тамо ничтоже, ни града, ни села, ще бо и быше древне грады красны… Пусто же все и не населено…»    А спустя  всего   шесть лет, когда город был  заново отстроен, вновь пришел  новый, более  грозный враг, одно имя которого наводило ужас.  «Властелин Вселенной»,   непобедимый  среднеазиатский  эмир Тамерлан  —  с лучшей по тем временам, стотысячной армией, штурмовал   Елец, отказавшийся сдаться на милость победителя,  несколько дней. Предав непокорный город огню и мечу, после двухнедельной стоянки, Тамерлан внезапно снял свой стан и навсегда покинул пределы Руси.  Об этом событии есть строки  в  книге «Звезды над Самаркандом» С. Бородина:  «И повернул Тимур назад. И с тех пор только косил в ту сторону прищуренными глазами, и даже память о том, как уходил из Ельца, приказал истребить».

Столь поспешный отказ властителя полумира от предполагавшихся намерений завоевания Руси и Европы был понят россиянами как чудесное заступничество Божией Матери, ибо произошло это в день встречи чудотворной  её иконы Владимирской  неподалёку от Москвы на Кучковом поле.

   Долго на месте уничтоженного города был пепел и запустение, лишь спустя два столетия упоминания о   Ельце вновь появились в летописях. А воевать  его жителям пришлось еще немало.  Как   писал  В. Дорофеев в очерке «На роковой черте Подстепья стоит город Елец»,  «елецкие дружинники преграждали путь печенегам и половцам, в составе курского полка ходили в печальный поход с легендарным князем Игорем Северским, бились на Калке с войсками Чингисхана, одни из первых встретили орды Батыя, во главе с князем Федором Ивановичем Елецким громили Мамая на поле Куликовом».  И всегда помнили, как  тяжело, в кровопролитных боях  приходилось отстаивать  свободу и независимость родной земли. Помнили и свято чтили память павших.

    В 1801 году   на братской могиле  «посеченных от воинов безбожного Темир-Аксака»  в 1395 году ельчан,   вместо обветшавшего креста была построена часовня в виде старинного воинского шлема, а  в каждом   городском  храме  на почетном месте находилась  икона «Елецкой Богоматери».

 Будучи  гимназистом, Иван Бунин часто приходил на Красную площадь,   стоял на  крутом обрыве неподалеку от Вознесенского собора, смотрел на стремительно бегущие  вдаль воды Быстрой Сосны, и вспоминал предания о тех далеких сражениях.   В романе свои впечатления  он воскресил  так: «Дальше, за притоком, — Черная слобода, Аргамача, скалистые обрывы, на которых  она стоит, и тысячи лет текущая под ними на далекий юг, к низовьям Дона, река,

в которой погиб когда-то молодой татарский князь, /…/ его, говорят, покарала чудотворная икона Божьей Матери, и доныне пребывающая в самой старой из всех наших церквей, что стоит над рекой, как раз против Аргамачи, тот древний образ, перед которым горят неугасимыя лампады  /…/ темный средневековый Лик, смиренно и горестно склоненный к левому плечу под серебряным кружевом, колючим венчиком в мелко и разнообразно сверкающих алмазах, жемчугах и рубинах».

Отголоски  этого события навсегда закрепились в названии елецкой слободы, ибо, по легенде, именно  с её высокого утеса  и сорвался  в реку  татарский князь, гарцующий на своем аргамаке.  

  История, один из любимых  гимназических предметов   Бунина, в Ельце ощущалась им особенно сильно.  На Бабьем  базаре легко можно было представить  как  здесь, у старинных городских ворот над высоким берегом Ельчика, продавались татарами в рабство русские пленницы. Крещенские морозы  наводили    мысли «на глубокую древнюю Русь, на те стужи, от которых «земля на сажень трескалась».   Кулачные бои  слобожан, «то есть жителей Чёрной Слободы, Заречья, Аргамачи»  напоминали боевые сражения.    А ещё, ельчане  поражали и удивляли  национальным чувством гордости того, «что они русские и живут в России».  

 Елецкие святыни тоже несли на себе в глазах юного Ивана отблеск  героической древности. «Там, при въезде /…/, —  древний мужской монастырь /…/ я /… /почему-то томлюсь мыслью о его старине, о том, что когда-то его не раз осаждали, брали приступом, жгли и грабили татары: я в этом чувствую что-то прекрасное, что мне мучительно хочется понять и выразить в стихах, в поэтической выдумке…»

    На Каменную гору, в  хорошо известную по всей округе  Знаменскую обитель,  Бунин приходил  как гимназистом, так и зрелым человеком,   находя здесь  душевное успокоение  и отраду.  Вот фрагмент  дневниковой записи, сделанной его племянником Н.А. Пушешниковым 27 сентября 1916  года: «Когда поднимались по каменной лестнице вверх в женский монастырь, Иван Алексеевич остановился в изумлении: на площадке каменной лестницы стояла высокая молодая с бледным лицом монахиня, смотря на город, озаряемая красно-жёлтым солнцем, вышедшим из-за тучи. Она была необыкновенно красива.

— Это древняя княжна! – сказал И.А.»

Спустя годы, этот эпизод оживет в  «Жизни Арсеньева», опять же с акцентом  на древность:

   «Я обошел кругом весь город. Я шел по той Черной слободе, что спускалась от Щепной площади к кожевенным заводам, перешел по горбатому, от древности полуразрушенному каменному мосту через зловонный речной приток, заваленный гниющими в нем бурыми шкурами, поднялся на противоположную гору к женскому монастырю, — он так и сиял против солнца меловой белизной своих стен, а из калитки его ворот выходила молоденькая монашка в грубых башмаках, в грубых черных одеждах, но такой тонкой, чистой, древне-русской иконописной красоты, что я, пораженный, даже остановился …»

   Старинный каменный мост,  упоминаемый  в романе, встретится и в рассказе «Поздний час»:

   «И я пошел по мосту через реку… Мост был знакомый, прежний, точно я видел его вчера: грубо древний, горбатый и как будто даже не каменный, а окаменевший от времени до вечной несокрушимости, — гимназистом я думал, что он был еще при Батые».  

    Как  отмечал Бунин, история  Ельца, как пограничного оплота древней Руси, была  очень трагична.  Он « /…/не раз пережил все, что полагается: в таком-то веке его «дотла разорил» один хан, в таком-то другой, в таком-то третий, тогда-то «опустошил» его великий пожал, тогда-то голод, тогда-то мор и трус… Вещественных исторических памятников он при таких условиях, конечно, не мог сохранить. Но старина в нем все же очень чувствовалась, сказывалась в крепких нравах купеческой и мещанской жизни /…/»

   И как ещё один отголосок  героической древности  был характер большинства   ельчан — сильный, независимый, с  искренней гордостью своим Отечеством и чувством собственного достоинства,  вызывающий уважение и являющий  «законное порождение исконного духа России».