Литературно-мемориальный музей И.А. Бунина

Выпуск 6 (заключительный).

«В мещанском быту был ряд общесемейных дел, когда к их выполнению привлекались все домочадцы, за исключением главы дома и младенцев. Это и рубка капусты осенью, и сплошная генеральная уборка квартиры перед Рождеством и Пасхой, это и ежегодная сушка и проветривание на открытом воздухе всего содержимого платяных шкафов и сундуков, узлов, но особое место по напряженности и тяжести работы занимала тогда ежемесячная стирка белья.

Во-первых, накануне надо было натаскать воды из колонки, находящейся за полтора квартала /…/ для чего в теплое время года пользовались особыми  укороченными коромыслами, опирающимися сзади на оба плеча, а зимой – санками. /…/ Заполнялись все возможные ёмкости. /…/ На следующий день с раннего утра в нашей маленькой кухне кипела работа – часть белья кипятилась на загнетке с древесной золой и поташом, одновременно другая часть стиралась с мылом в деревянных корытах. Было душно, парко, все были в поту. На следующий день с утра моя матушка снаряжалась полоскать бельё в речке Лучок. Мокрое тяжелое бельё мама несла на том же коротком коромысле в узлах, один узел поменьше нёс и я./…/

Часть ручья была закрыта специальным помещением в виде длинного деревянного сарая, вернее, галереи. В ней могли помещаться десятка полтора – два женщин прачек. Этот ручей был тогда достаточно чистым с прозрачной холодной и летом водой ключевого происхождения. Бельё штука за штукой прополаскивалось в воде, отжималось и укладывалось на каменную гладкую плиту на берегу. Затем женщины брали в руку валёк  и били им по сложенной штуке белья, переворачивая и выбивая из него лишнюю влагу. Операция с битьём и переворачиванием белья повторялась несколько раз. Удары вальком, гулкие голоса женщин, их смех и подзуживание друг друга сливались в общий весёлый шум, поднимающийся к высокому двухскатному потолку галереи, а хорошо обработанное бельё наполняло её приятным запахом. /…/ за день приходилось сделать два, а то и три таких похода с бельём в тёплое время, зимой же с санками обходились одним разом. На следующий день подсохшее во дворе бельё  делилось на две части.

Льняное и полотняное бельё обрабатывалось рубелём /…/, а также скалкой. Хлопчато-бумажное и шерстяное бельё  гладились утюгом».

«Как лечились ельчане нашего круга? В основном старались обойтись домашними средствами. В доме имелись йод, питьевая сода, аспирин, пирамидон от головной боли, валерьянка, капли датского короля, горчичники, банки медицинские, спринцовка, бинты, ляпис для сведения мозолей, медицинский термометр, спирт – денатурат и чистый спирт. При замеченной температуре старались напоить чаем с малиновым вареньем и потеплее укутать. При гнойных нарывах и фурункулах испекали луковицу покрупней, разрезали её пополам и прибинтовывали к больному месту. На больной зуб клали пирамидон, капали йодом в дупло или клали кусочек ваты, смоченной спиртом, а когда ничего не помогало, шли к зубному врачу. При некоторых затяжных нарывах и ломотах в пояснице не чурались пойти к бабке, известной своим искусством заговаривать болячки.

При более серьёзных заболеваниях как детей, так и взрослых, в том числе и смертельно опасных, приглашали фельдшера Сокольского, жившего в пяти минутах ходьбы на Рождественской, который вручая все необходимые рецепты, делал уколы или ставил пиявки. Он же, в крайнем случае, приглашал одного или двух докторов, которые приезжали для консилиума».

   Как можно видеть из этих воспоминаний,  жизнь мещанского слоя елецких горожан протекала «в неустанных трудах и заботах, как прокормить досыта  и уютить крепкой крышей свою растущую семью. Она была далека от современного, доставляемого техникой, комфорта. Практически тогда не было электрического света, газа, санитарных удобств в  домах, холодильников, ванн, телефонов, радио, центрального отопления и многого другого. Люди того времени передвигались по городу, в основном, на своих двоих, не было ни машин, ни мотоциклов, практически не было велосипедов, а извозчики были мало доступны.

 Люди не голодали, но и не баловались тортами и заморскими фруктами. Ассортимент овощей на базаре был ограничен, колбасу «палками» не брали, месяцами  пробавлялись солониной, почти половину своего века постились, конфетами и игрушками своих многочисленных детей не баловали, а больше загружали всякими домашними делами, коих было несть числа. /…/ При болезнях приглашали фельдшера, при родах акушерку. При всём достатке, позволявшем, скопив за 10 – 20 лет деньжат, построить или купить небольшой домишко, мещанин, /…/ еле сводил концы с концами. Не могло быть и речи о найме прислуги, и хозяйки немалых, как правило, семей, были придавлены глыбой всевозможных домашних дел, к которым добавлялись ещё и всякие приработки, без которых бюджет мещанина был несводим.

    С другой стороны, жизнь того же мещанина была стабильной, что один год, то и другой. Без хлопот всё можно было купить в лавке, магазине, на базаре, в том числе и деликатесы, и обновы членам своей семьи /…/ Нравственная атмосфера была, хотя отнюдь не идиллична, но, во всяком случае, упорядочена, уравновешена и поддерживалась привычными традициями.

Это, несомненно, чувствовалось даже нами, дошкольниками, что придавало детскому восприятию жизни черты доминирующей беззаботности и постоянной охоты к играм, чаще весьма подвижным и инициативным. Бывало, за длинный  летний день набегаешься, наиграешься по всякому, вечером ноги гудят. Наскоро поужинаешь, помоешь ноги и скорее в кровать. Всё в голове закрутится, завертится, и ты погружаешься в благодатный сон»

Выпуск 5.

«Одежда горожан /…/ была как бы двух типов – праздничная и будничная, повседневная/…/

Праздничная одежда надевалась не только по праздникам и воскресеньем, но и при посещении гостей, театра, на гулянье  в городском саду, при намерении сфотографироваться. Будничная , как правило, была попроще, шилась из дешевых и стойких  к износу тканей тёмных и серых «немарких» цветов (полушерстяные,  хлопчато-бумажные ткани, «чертова кожа» и пр.), имела  следы длительной носки и редко встречалась с утюгом. Однако, многое зависело и от профессии. Одно дело, какой — нибудь продавец в кожевенной, москательной или рыбной лавке, совсем другое – в галантерейном, мануфактурном или колониальных товаров магазине, хозяин которого потребует не просто аккуратности в одежде, но и укажет, чтобы всегда была белая чистая рубашка при костюме-тройке, да еще с галстуком-бабочкой, ну а елецкие шибаи и прасолы, пробирающиеся в тесном скоплении телег на базаре с обильно смазанными осями, вынуждены были поверх своей простой одежды одевать еще и брезентовый плащ или старый макинтош.

С другой стороны, если бы мой отец – «приказчик» на фабрике Заусайлова – вошел бы в кабинет своего хозяина с бумагами на подпись в рубашке навыпуск, хотя бы простой и вышитой, но без пиджака, возможно, он был бы отослан домой переодеться. Однако, отец должен был учитывать, что ему в тот же день придется не раз ходить на станции по путям, проверять отправку оформленных им вагонов с махоркой, что пристало делать в одежде попроще. Поэтому отец в одежде соблюдал продуманную середину, отправляясь на службу в тёмном, немарком и дешевом полушерстяном, но всё же костюме – «тройке», с вечно прицепленным на резинке тусклым галстуком, а уж в гости он ходил в тонко-шерстяном костюме с атласным жилетом, а летом даже в шелковом чесучовом пиджаке. Мужской костюм того времени был умеренно облегающего покроя и сравнительно узких недлинных брюках.

К зиме горожанин старался справить добротное суконное или драповое пальто с черным каракулевым воротником, такую же шапку «гоголем» (круглая шапка с продольным заломом). Этот повсюду распространенный залом отец со свойственным ему непритязательным юмором объяснял так: шел – де один человек в круглой каракулевой шапке, да будучи в подпитии, споткнулся и ударился головой в фонарный столб, образовалась продольная впадина на макушке, а все мимо шедшие добрые люди подумали, что это образовалась новая мода и стали заламывать нарочно, с тех пор и пошло.

Шляп у елецких мещан я не помню, по-видимому, их не было в обиходе, а вот форменные картузы, например, у гимназистов, железнодорожников, почтовиков и у всего чиновничьего люда, а также неформенные у многих других носились круглый год

В зимнее время голова утеплялась башлыком – тёплым суконным колпаком с двумя длинными полосовидными завязками по бокам из этой же материи. Колпак одевался поверх картуза или шапки, широкие и длинные до пояса завязки обматывались вокруг шеи наподобие кашне и закреплялись узлом.

Практически, башлыки были у всех ельчан мужского пола, детей и взрослых, у женщин они заменялись теплыми платками или шалями. Башлыки хорошо защищали от морозного ветра и метели. От дождя горожане спасались под черными зонтами с деревянной ручкой, загнутой крючком. Цветных летних зонтов от солнца у женщин нашего круга не было.

Обувь тех времён, в принципе, мало отличалась от современной. Видимо, обувь вообще более консервативная часть одежды – те же самые сапоги, башмаки, ботинки, туфли, валенки. Важно отметить, что она была всегда натуральная, кожаная, никаких искусственных заменителей, в частности и резины, тогда еще не применяли. /…/ Обычно ельчане материал на обувь брали в кожевенной лавке: подолгу, бывало, мнут и нюхают плотную подошвенную кожу, предъявляемую продавцом, или уже вырезанными по размером кусками, а то иногда и целой саженной штукой, расстеленной на полу лавки. Еще более придирчиво выбиралась тонкая хромовая кожа для верха обуви, обычно скроенная в виде т.н. союзок. 

Купив союзки и подошвы, отправлялись к сапожнику, конечно не к «холодному», берущему обувь только для починки. Для теплого времени года заказывались лёгкие мужские и женские туфли, иногда с подошвой из светлой лосиной кожи, это уже для молодых щеголей. Были, конечно, и домашние матерчатые туфли, вот чего не было совсем – это сандалий, а также парусиновых летних туфель, появившихся позднее в военные годы. В осенне-зимнее время обязательной  принадлежностью всех ельчан были калоши (литературное «галоши» употреблялось, но редко). В этом было своё рациональное зерно –сохранялась не только чистота домашних полов, но и всех учреждений /…/.В гардеробе калоши принимали беспрепятственно. Конечно, были суше и теплее ноги, лучше сохранялась обувь, увереннее шли в них по гололёду. Зимы, помнится, в те годы были снежные и морозные, в этих условиях многие ельчане переходили на валенки, простые или подшитые кожей. В ходу были и фетровые валенки с калошами, в которых можно было проходить всю зиму без хлопот. Сапоги в женский обиход не входили, а вот белые и черные валенки с калошами и без оных, обычными были и у женщин, также прюнелевые полуботинки – полугалоши.

Что сказать о верхней одежде? Моя бабушка Паша, если шла в церковь летом, всегда надевала т.н. тальму – свободного покроя лёгкую верхнюю одежду из темного плюша или бархата.

Зимой она доставала из сундука пропахшую нафталином доху – тёплое пальто на меху, кажется, хорьковом. Мама вместо тальмы носила короткую до пояса жакетку с приподнятыми плечами, зимой же переходила на пальто с  лисьим воротником, подбитое ватой. Обязательной принадлежностью зимней верхней одежды была муфта.

Она обычно шилась с бархатным верхом и шелковой подкладкой, утеплялась ватным слоем и имела внутренний карманчик для портмоне (кошелёк), носового платка и разной мелочи. Муфта хорошо согревала руки и позволяла обходиться без перчаток или рукавичек. Вуали или широкополые шляпы были не свойственны женщинам нашего круга. Небольшая круглая шапочка, шляпка «котелочком» зимой прикрывалась платком шерстяным или пуховым./…

Моя мама в те годы, собираясь в гости, всегда надевала под платье корсет, который охватывал и стягивал всю талию от груди и ниже пояса.

В состав стенок корсета входило большое количество упругих полосок из китового уса. Никакой полноты у мамы и в помине не было, тем не менее, довольно продолжительное время тратилось на одевание корсета. По — видимому, эта деталь одежды была традиционной у мещанских дам. От описания других деталей женской одежды воздержусь, одно могу сказать, что все эти бельевые предметы были более длинными и в соответствующий сезон более теплыми,  /…/ а главное из натуральных материалов. Нижнее мужское бельё состояло из рубашки и кальсон, шитых обычно из бязи, или, в зимнее время, из фланели. В нашем гардеробе имелись нижние рубашки из батиста, их одевали редко, под праздничный костюм летом.

Одежда детей была предельно проста. Немаркие х/б рубашки, такие же штаны до щиколоток, не знавшие сроду утюга, башмаки, зимой валеночки, картузик или кепочка, шапка-треушка, башлык, пальто на вате и с искусственным под каракуль воротником. Летом же, когда начинались каникулы, оболваненная под машинку голова освобождалась от какого-либо подобия головного убора, а ноги от какой –либо обуви, текли благословенные дни босоногого детства. Конечно, при беготне по нашим елецким каменьям, раза два или три крепко сшибёшь какой-нибудь палец ноги, но всё обычно быстро заживало. Ясно, что когда на брали в гости или в церковь, в дальний магазин и в другие общественные места, ноги мылись, а то и шея, одевались чистая рубашка и башмаки. Естественно, ноги заставляли мыть и при отходе ко сну».

(продолжение в следующем выпуске)

Выпуск 4.

«Если считать нашу семью типичной для ельчан среднего достатка, то надо признать, что их питание было довольно скромным. Прежде всего, семья, как правило, соблюдала посты, когда исключались  мясные  и молочные продукты. В отношении последних исключение делалось только для детей 4 – 5 лет. /…/

Утром вся семья, за исключением отца, уезжавшего на работу натощак, собиралась у самовара. Отец же рассчитывал попить чай в станционном буфете. Весь домашний завтрак заключался в питье чая с мягкими французскими булками, с калачами или с ситным хлебом. Детям в чай подливали  топленого молока какого-то палевого цвета с румяными пенками (молоко томили в горшочке в русской печи). Молоко наливали из небольшого синего молочника, а в чашку клали две чайные ложки сахарного песку. Взрослым, включая и старшего сына, подавалась вазочка с наколотыми кусочками сахара – рафинада величиной с лесной орех, чай при этом пили вприкуску. Пить внакладку считалось допустимым лишь в праздники или в воскресенье, когда и варенье подавалось, ну и, конечно, когда были  гости. Помню, как моя бабушка про кого-то говорила – она барыня, в будний день чай пьёт внакладку, да еще и с вареньем. При этом она рассказывала, что в своем детстве не имела еще и понятия о сахаре, да и о чае. Пили у нас утром по две – три чашки, обязательно используя блюдце, горячего чая не терпели. « С горячим чаем и рафинада не напасешься!» — говаривали  бывало.

Сахар – рафинад тогда продавался в форме т.н.  сахарной головы. Это довольно большая, примерно на 5 – 6  фунтов, глыба очень твердого голубоватого рафинада правильной конической формы, обернутая  плотной синей бумагой. Практиковалась и «голова» меньших размеров. Требовалось значительное время, чтобы аккуратно, не распылив слишком много сахара на сторону, наколоть из такой головы запас сначала с помощью молотка, а затем специальных щипцов. Полагалось при окончании чаепития поставить чашку вверх дном на блюдце как знак полного удовлетворения чаем. Количество съеденного ситного и булок, как и выпитого чая в нашей семье не лимитировалось, ноя не помню, чтобы утром к хлебу что-либо добавлялось – ни масла, ни сыра, ни колбасы или чего другого, по крайней мере, в будни.

Обед в будни обычно был из двух блюд. На первое, как правило, были щи, так называемые русские, светлые, в основном из капусты, свежей  в летне-осеннее время и кислой зимой. Тогда еще не было привычки хранить свежую капусту в погребе всю зиму, как это широко делается теперь. Весной в ходу были щи зеленые из щавеля или крапивы, варились и супы – картофельный, перловый, рисовый. В скоромные дни первые блюда готовились на бульоне из свежей говядины или из солонины. Если была баранина или свинина, охотно готовили из пшена кулеш – более густое по сравнению с супами блюдо. В постные дни первые блюда сдабривались поджаркой из лука на каком- либо растительном масле, выбор их тогда был велик. В летнее время шла окрошка, квас для которой делали сами из ржаной муки. Квас этот служил и единственным напитком. Его заделывали в кадке сразу дней на 10 – 12, к концу, надо признаться, был он кисловат! Тогда мы, дети, обычно не бывшие приставалами, не удерживались от просьб приготовить нам из такого кваса особый напиток. В стакан кваса клалась чайная ложка сахарного песка и немного питьевой соды, смесь энергично перемешивалась, и немедля выпивалась – аж в носу заколет! В окрошку резали зеленый лук, вареный картофель, а затем что было по сезону – свежий огурец, редиску, вареную репу, мелкие кусочки вареной говядины или, в постные дни, отщипанные кусочки соленого крупного сазана.

На второе в будни обычно была какая-нибудь каша: гречневая, пшенная, перловая, рисовая, заправленная топлёным коровьим, или, в постные дни, растительным маслом. Когда и вареная картошка шла за милую душу, особенно любили с душистым конопляным маслом, ну и, конечно, с солеными огурцами, с квашеной капустой или с редькой.

По воскресеньям и, тем более, по праздничным дням, обед был из трёх блюд, а перед ним была еще и закуска из селёдки, кильки, блюда порезанных, помасленных и посыпанных черным перцем помидоров, винегрета и пр. На первое  чаще всего была лапша из курицы или суп с клецками, ленивыми варениками, пельменями, а также в постные дни уха из свежей рыбы из реки Сосны – уха при этом обычно сопровождалась шуткой нашего отца – зачем, дескать,  уху варить, трудиться, пойдемте все с ложками на Сосну, там и похлебаем, та же вода. Впрочем, в праздничные дни водилась уха из голов и хвостов осетровых рыб, или из не слишком крупного сома, из свежего сазана и пр. 

На второе в воскресные скоромные дни готовились мясные котлеты с гарниром из картофельного пюре или риса, блинчики с мясом, запеченый в печке лапшевник, творожники или вареники со сметаной, котлеты из вареного картофеля с мукой и яйцами, обильно заливаемые при подаче клюквенным киселем. В постные воскресные  дни готовились те же картофельные котлеты, в состав которых вместо яиц клалось небольшое количество тёртого сырого картофеля. Иногда, особенно когда в такие дни ждали гостей, готовилась жареная рыба (лещ, сазан, судак, реже щука или некрупный сом), иногда и отварная рыба с поджаренным на растительном масле картофелем или с рисом.

Часов в семь или восемь приходил черед ужину. В будние дни он был незамысловатым: обычно второе готовили так, чтобы к ужину осталось. В воскресные скоромные дни затевали что-нибудь лёгкое – яичницу-глазунью, молочную пшенную кашу, по сезону ещё и с тыквой, гречневую кашу с холодным молоком или горячую с топлёным маслом, блинцы сладкие со сметаной, гренки из зачерствевших булок».

(продолжение в следующем выпуске)

Выпуск 3.

«Основные потребности семьи удовлетворялись с ближнего Мясного рынка, где приобретались мясо, яйца, молоко, сливочное (так называемое чухонское) масло, другие молочные продукты, овощи и фрукты по сезону, а в зимнее время топливо, прежде всего дрова.

  Привозили обычно целый воз и потом приглашали пильщиков и дровоколов, опять же с улицы. Печь голландку топили ржаной  соломой в снопах. /…/

Часть продуктов бралась из небольшой лавки, расположенной на Манежной улице, квартала за полтора он нашего дома. /…/ В лавке было всё, как говорится, от керосина до апельсина. Апельсинов, правда, не было, но лимон к чаю можно было купить всегда. Прежде всего, мы, ребята, брали там  черный хлеб (круглый, чисто ржаной заварной хлеб, по вкусу к нему близок  современный бородинский), обычно фунт или два, затем  здесь брали с утра свежие калачи, а также белый ситный хлеб, посыпанный сверху мукой. Хлеб этот очень пышный, упругий, легко сжимаемый и сразу восстанавливающий свой объём. Ещё из хлебного там были французские булки, крендели, баранки, печенья рассыпные и в пачках, а также пряники, в частности выпекаемые на патоке небольшие овальные, по -елецки их зовут до сих пор жамки. В лавке покупали еще соль, перец, корицу, гвоздику, ваниль в палочках натуральную, миндаль, тмин, дрожжи в маленьких пачках, масло подсолнечное, конопляное, горчичное, оливковое или провансальское, китайский чай, кофе в зёрнах и молотый, сахар, до десятка сортов конфет, муку 2 – 3  сортов (пшеничная, ржаная, ржаная сеяная, так называемая пеклеванная), пшено, рис, перловку, полтавку, гречку, макароны, вермишель, горох, чечевицу, вику, а также в отдельном углу керосин, деревянное масло, восковые и стеариновые свечи разных размеров, ламповые стекла, галантерейную мелочь и многое другое повседневное. Чего не было в этой лавке, покупали в магазине на Мясном базаре, где и  больше было сортов белого хлеба, колбас, соленой рыбы. Здесь можно было купить пирожные , шоколадные конфеты нескольких сортов. А если и здесь выбор казался незначительным, шли в центр, в торговые ряды, где были специальные магазины и лавки: колониальных товаров, кондитерские, галантерейные, мануфактурные, железо-скобяные,  посудо-хозяйственные, обувные кожевенные, рыбные и другие. Туда нас не посылали, покупали только взрослые. /…/

В жаркие летние дни удавалось, бывало, выпросить нам у мамы по монетке и отправиться за мороженым. Мороженщик, обычно парень лет 14 – 15, стоял всегда на ближайшем перекрестке с тележкой, в которой было уложено 3 – 4 посудины с мороженым разных сортов: сливочное, пломбир или фруктовое на натуральном соке – малиновом, клубничном или вишневом. Качество мороженого всегда было отличным. Отпускалось оно небольшими порциями, рассчитанными на детвору среднего достатка, на одну – три копейки. У мороженщиков для этого были жестяные формочки. На дно их помещалась круглая вафля, на неё лопаточкой накладывалось мороженое и покрывалось сверху другой вафлей. Затем мороженое выталкивалось из формочки специальным поршнем и вручалось покупателю. Мы с братом обычно брали самую малую порцию. Изредка можно было видеть, как взрослые брали мороженое в стакан или даже в кастрюлю и несли домой. /…/

Осенью в нашем доме царила напряженная атмосфера создания запасов на зиму. Привозилась с базара картошка, морковка, столовая свекла, которые проветривались, подсушивались и складывались в погребе за загородками. В кадках среднего размера солились огурцы, несколько большего размера кадка использовалась для мочения яблок, именно антоновки, обязательно с использованием ржаной соломы. Оставшуюся от воза часть яблок складывали в ящики и хранили на чердаке. В особо сильные морозы эта антоновка, бывало, замерзала, но оставалась съедобной. Окрестности Ельца грибами не богаты, поэтому я не помню, чтобы мариновались грибы, обычно на рынке грибы покупались сухие. А вот садовый крупный и мелкий тёрн, а также мелкие круглые черные сливы со слегка вяжущим вкусом, которые в Ельце почему-то именуют черешником, всё это  мариновали с сахаром и без сахара в больших бутылях или кадочках. Но особо крупная бочка ведер на двадцать тщательно готовилась под капусту.

На рубку капусты мобилизовались все женщины нашего дома. Рубили на специальной машинке в виде деревянного продолговатого ящика, на дне которого укреплялись широкие поперечно-косые ножи. /…/ Часть капусты рубилась и без машинки, сечкой. Резаную капусту вместе с некоторым количеством моркови носили ведрами в погреб и укладывали в бочку слой за слоем тщательно утрамбовывая. Сверху клался гнёт в виде промытой глыбы известняка. /…/

Некоторые заготовки и консервирование проводились и в другие времена года. Консервирование в металлических банках в России тогда было освоено только на крупных фабриках, да и то носило ограниченный характер (в Ельце можно было купить только шпроты и сардины). Поэтому елецкий обыватель применял допотопные способы консервирования. Мясо, в основном говядину, засаливали в бочке с расчетом употребления летом, когда продукты из-за риска порчи в жару почти не завозились на базар и цены поднимались. Всё лето, по мере созревания ягод и фруктов, варили варенье, стараясь, в первую очередь, использовать урожай своего сада.

В нашем доме готовилось варенье из вишен, из летних сортов яблок (грушовка, коричное), из осенних яблок (антоновка, скрижапель), из купленной на базаре черной смородины, слив и крыжовника. Очень любили у нас варенье из китайки, груши. /…/ Вот варенья из клубники, точнее из садовой земляники, что-то не помню, и ягоду эту на вкус тоже не знал – видимо, она тогда почти не культивировалась. В качестве экзотики варили варенье из арбузных корок, из лепестков роз, но это на любителя. /…/ Варенье варили в медном тазу с ручкой на печи в таганке. При обилии яблок и груш их сушили в печи или, если подряд стояли жаркие дни, то и на крыше сарая, нанизывая кусочки на нитку. За зиму всё подбиралось. Хотя в это время на базаре уже встречались помидоры, но елецкие обыватели всё ещё их считали экзотикой, сравнительно недавно введенной в обиход. /…/ Покупали помидоры в сезон созревания, ближе к осени приготовляли из них закуску с репчатым луком, черным перцем и растительным маслом. /…/

В некоторых домах устраивались в погребах ледники. Для этого зимой  привозились на санях большие прямоугольные куски голубовато-прозрачного льда с реки. Лёд складывался в отведенном месте и засыпался соломой. В летнее время можно было хранить на леднике мясо в течение нескольких дней. Однако в нашей семье, возможно, из-за малого размера погреба ледника не было,  и мы все лето пробавлялись солониной».

(продолжение в следующем выпуске)

Выпуск 2.

«Наш дом ничем не выделялся на фоне домовладений тех улиц и переулков, которые тяготели к Мясному базару с верхней его стороны.

Его  можно считать типичным для домов елецких мещан средней руки /…/. Небольшой, крытый железом, по фасаду четыре оконца, окнами по нынешнем представлениям их не назовёшь. В доме три жилых разноразмерных  комнаты общей площадью в 42 кв. метра, кроме того, коридорчик и небольшая кухня с одним окном, большую часть которой занимала русская печь, верх которой открывался в коридорчик. Потолки низкие, 1,9 метра. Вход со двора по ступенькам ведёт в неотапливаемые «сенцы», довольно просторные и светлые, где летом шла основная жизнь. С сенцами связаны две холодные кладовки, одна побольше, другая поменьше, её звали чуланом, в котором хранились продукты. Через капитальную, обитую войлоком и клеёнкой дверь из сенец, предусмотрительно нагнувшись, попадаете в темноватый без окон коридорчик с печкой голландкой, которая топилась в основном зимой, согревая кафельные «зеркала» в трёх жилых комнатах и лежанку в одной из комнат, служивших спальней для родителей и младших детей.

В кухне с оконцем, выходившем в узкий промежуток с соседним флигелем /…/ и потому полутёмной, где никогда не было солнца, мог расположиться только небольшой кухонный стол и на стене лишь деревянные полки для посуды и разной утвари /…/

В спальне царила большая металлическая кровать с блестящими шарами по верху спинок, огороженная с двух внешних сторон деревянной, красного дерева, лёгкой ширмой, складной, с зелёной шелковой тканью, покрывающей каждую створку. Между кроватью и ширмой оставалось местечко, где на перевернутой табуретке стояла деревянная люлька с очередным младенцем. На день люлька подвешивалась к потолку и могла качаться, покрытая со всех сторон кисеёй от мух и других помех, могущих побеспокоить младенца. Дети, вышедшие из грудного возраста, спали в этой же комнате в небольшой деревянной кроватке, а лет с 4 – 5 переводились в другую комнату на обычные металлические кровати. Напротив супружеской кровати располагался комод – обязательная принадлежность мещанского дома, обычно покрытый вязаной белой скатертью /…/.

В комоде несколько глубоких выдвижных ящиков, куда помещалось бельё, другие небольшие предметы женского туалета, всякая мелочь, в том числе памятные подарки, ценности и деньги, в виде чего один – два ящика запирались на ключ. Над комодом висело зеркало, десятка два разных фотографий на стене. Альбомы с фотографиями и пара шкатулок лежали на комоде, где были ещё подсвечники со свечами, иногда и цветы, живые летом и засушенные зимой. В комнате ещё были настенные из красного дерева часы с маятником и довольно мелодичным звоном/…/. В красном углу располагались 2 – 3 небольшие иконы, висела лампада, а внизу на тумбочке всегда лежали псалтырь, молитвенники, жития святых. Ещё был квадратный ломберный стол, покрытый зелёным сукном, стоявший обычно в сложенном виде и раскладываемый, когда затевалась игра.

В этой же комнате умещался, хотя и с трудом, т.н. гардероб – шкаф для праздничной верхней одежды, костюмов и платьев. Это довольно простой и неширокий высокий шкаф, сделанный из ольховых досок. На ломберном столе обычно лежала стопка газет, журналов, 3 – 4 книги.

На стенах висели две цветные литографии – одна крупная с видом Киево-Печерской лавры, другая поменьше с видом собора св. Тихона в Задонске. В молодые годы моя мама ходила пешком на богомолье в Воронеж, Задонск и один раз даже в Киев, конечно, в компании других богомолок.

Наиболее светлая комната с окнами на улицу служила залом. Здесь видное место занимала горка – деревянный, квадратный в поперечнике шкаф, все стороны которого, вместо задней, были застеклены так называемым бемским стеклом, полки тоже были стеклянные. В горке в верхней застеклённой половине стояла нерасхожая чайная посуда в виде сервизов и отдельные чашки и фарфоровые кружки, молочники, конфетницы, маслёнки и другие подарки родственников, а также различные безделушки, деревянные матрёшки, коробочки и прочие мелочи. В нижнем отделении горки стояли сервизы столовой посуды. /…/

Наша семья была, увы, не музыкальна. Никто в ней не играл и не пел /…/ . Поэтому не удивительно, что, примерно в году 1912, отец купил граммофон, один из лучших продаваемых тогда в Ельце, а скорее всего, он купил его в Москве, в одну из редких поездок туда. Я не видел подобного в других домах. Корпус граммофона был из красного дерева, по сторонам его были вмонтированы картинки на эмали, труба большая, с полным оборотом, что получало получать более мелодичный звук. К граммофону прилагалась высокая тумбочка вместительностью свыше 100 пластинок, и была ими заполнена./…/ я думаю, что месячного жалования отца не хватило на эту покупку, но граммофон стал гордостью нашей семьи.

В зале висела литография в раме – изображение молодой женщины, охваченной апофеозом молитвы, одного из известных итальянских художников. Красный угол был занят крупными иконами – Бога Саваофа, Девы Марии, Георгия Победоносца. Здесь же был набор венских стульев, очень практичных и неизносимых.

В третьей комнате была спальня для бабушки Паши и тёти Любы. Помимо кровати, большого стола, приспособлений для плетения кружев, швейной машинки, кросен для вышивок, утюга, свидетельствующих о том, что в дневное время эта комната была основным рабочим местом для женщин семьи, видное место здесь занимал весьма большой сундук бабушки с плоской крышкой, на котором спала тётя Люба. В сундуке хранились бабушкины салопы, тальмы, плюшевые жакетки, зимняя шуба, платья, кофты, юбки и прочие предметы одежды – летом всё это развешивалось на дворе для проветривания и просушки, тем более, что носилось не часто. Кресел и диванов в доме не было, сидели в основном, если не на табуретках, то на простых деревянных стульях с прямой спинкой. Ковров в доме не было, ни на полу, ни на стенах. Вместо них на полах были дорожки – рукодельно изготовленные вязкой  из остатков изношенного белья, рубашек и пр.  Стены комнат были оштукатурены и оклеены бумажными обоями, каждая комната в свой цвет.

  Во дворе находился большой и высокий деревянный сарай, поделённый на две части – одна из них имела деревянный пол, лари для сыпучих тел с крышками, деревянные полки на стенах с разными плотничьим инструментом и называлась амбаром, который всегда крепко запирался .Другая часть с земляным полом называлась сараем и служила складом топлива и других громоздких материалов. В ней была приставная деревянная лестница, ведущая на чердак – утеха ребят, которые могли сидеть там часами. /…/  под сараем был квадратный погреб, выход которого был обложен известняком и имел отдельную дверь во двор. Между сараем и амбаром был узкий курятник. Двор в нашем доме оставался незамощенным, с уплотненной землёй.  Немало, как и всюду в Ельце, здесь было всякого втоптанного в землю щебня, кирпичной крошки. Задняя часть усадьбы была занята садом, который отделялся от двора низенькой деревянной изгородью с калиткой.

В саду было несколько плодовых деревьев) 5 – 6 яблонь, пара груш, несколько вишен и слив. В одном из углов сада был увитая декоративным виноградом беседка со столом и лавками. Здесь летом в жару иногда обедали, чаёвничали, разводя тут же самовар, который кипящим ставили на стол.

Как разрешались в елецком мещанском доме проблемы экологии? Надо признаться, что на довольно низком уровне. С другой стороны, хотя она была и недостаточной, всё же оставалась стабильной в течение долгого времени, не ухудшалась существенно. /…/Туалет в углу двора был /…/ выгребной, летом в нем плодилось немало комнатных мух. /…/ в другом углу двора несколькими досками  было огорожено место для помойки – небольшое углубление, куда выливали помойное ведро и выбрасывали мусор, если он был. А надо подчеркнуть, что мусора тогда оставалось мало, поскольку по существу домашнее хозяйство в отношении твёрдых отходов было почти безотходным: горючее сжигалось в печи, все пищевые остатки, если они не поедались собакой, свиньёй, домашней птицей, легко перегнивали на помойке. Всё остальное: ( металл, резина, тряпьё, кости и пр.)продавалось без хлопот старьёвщику. /…/

Кем ещё, кроме людей, была населена наше усадьба?  В углу двора у ворот стояла конура, где жила небольшая цепная дворняжка Шарик. 

/…/ Большой кот Васька также был беспородным, но все в семье его любили /…/ Основное его достоинство – мастерски ловил крыс. У нас в те годы, да и позже, на усадьбе держались только черные крысы /…/ в дом не проникали и старались добыть себе пищу, в основном, в погребе, амбаре, в кладовой и чулане.  Обычно, когда крыс было немного, и они держались скромно, Васька их игнорировал.  Но время от времени он не выдерживал и вступал на тропу войны. Бывало, встанут утром наши хозяйки, а на порожке крыльца лежат выстроенные как по линейке штук семь или восемь задушенных, но не тронутых крыс, которых Васька никогда не ел. Ещё были у нас куры, штук 10 – 15, /…/ во главе с петухом. В летние месяцы появлялось немало комнатных мух /…/

С ними пытались бороться с помощью стеклянных мухоловок, заправляемых квасом, специально продаваемыми хлопушками-мухобойками, а иногда, не выдержав, почти все члены семьи, вооружившись полотенцами, дружно выгоняли их в открытое окно, которое потом закрывалось».

(продолжение в следующем выпуске)