Вашему вниманию несколько интересных фактов о том, какой была почтовая связь в бунинские времена, в конце ХIХ — начале ХХ века.
«Берем кусочек души, кладем его в конверт, лизнем, заклеим и бросим в пространство. И будет он лететь, пока не упадет в другую душу, — открытую, ждущую. Разве это не счастье?» — вот так, трогательно и образно, рассуждала о письмах хорошая знакомая И.А. Бунина, писательница Надежда Тэффи. Но, чтобы любая весточка благополучно попала в руки адресата, также как и периодические издания – газеты и журналы, которых нетерпеливо ждали миллионы людей по всей России, необходимо было немало потрудиться далеко не одному человеку.
В конце XIX и начале XX века рабочий день городского почтальона длился целых 16 часов – с раннего утра и до самой ночи. За это время сотрудник почтового ведомства мог прошагать около 30 километров с сумкой, весившей десятки килограммов. Именно по этой причине корреспонденцию разносили только мужчины. Несмотря на непростые условия труда, оплачивалась эта работа весьма скромно. Так, в начале 1900-х годов средняя зарплата сотрудника почты составляла 20 рублей в месяц.
В 1912 году в «Почтово-телеграфном вестнике» вышла заметка, которая гласила: «Чай стоит 5 копеек, хлеб — 4 копейки фунт, остается 11 копеек на обед. Мудрено каши отведать на эти жалкие гроши… Неужели Главное управление не сознает, что за 20 копеек в течение суток прокормиться невозможно?».
В деревнях было немного по — другому. Письма и журналы доставляли в села, где была почтовая станция, откуда её забирали сами помещики или их слуги. Точно также было и с отправкой писем. Исключение составляли телеграммы. Их доставляли в любую погоду в любое время суток с «нарочным», которым могла быть и женщина. Так, морозной зимой 1916 года в село Глотово телеграмму с почтовой станции в Измалково И.А. Бунину привезла деревенская баба по прозвищу «Махоточка». Об этом эпизоде Иван Алексеевич вспоминал в «Окаянных днях»:
« Поздний вечер, сижу и читаю в кабинете, в старом спокойном кресле, в тепле и уюте, возле чудесной старой лампы. Входит Марья Петровна, подает измятый конверт из грязно-серой бумаги:
– Прибавить просит. Совсем бесстыжий стал народ.
Как всегда, на конверте ухарски написано лиловыми чернилами рукой измалковского телеграфиста: «Нарочному уплатить 70 копеек». И, как всегда, карандашом и очень грубо цифра семь исправлена на восемь, исправляет мальчишка этого самого «нарочного», то есть измалковской бабы Махоточки, которая возит нам телеграммы. Встаю и иду через темную гостиную и темную залу в прихожую. В прихожей, распространяя крепкий запах овчинного полушубка, смешанный с запахом избы и мороза, стоит закутанная заиндевевшей шалью, с кнутом в руке, небольшая баба.
– Махоточка, опять приписала за доставку? И еще прибавить просишь?
– Барин, – отвечает Махоточка, деревянным с морозу голосом, – ты глянь, дорога-то какая. Ухаб на ухабе. Всю душу выбило. Опять же стыдь, мороз, коленки с пару зашлись. Ведь двадцать верст туда и назад…
С укоризной качаю головой, потом сую Махоточке рубль. Проходя назад по гостиной, смотрю в окна: ледяная месячная ночь так и сияет на снежном дворе. И тотчас же представляется необозримое светлое поле, блестящая ухабистая дорога, промерзлые розвальни, стукающие по ней, мелко бегущая бокастая лошаденка, вся обросшая изморозью, с крупными, серыми от изморози ресницами… О чем думает Махоточка, сжавшись от холоду и огненного ветра, привалившись боком в угол передка?
В кабинете разрываю телеграмму: «Вместе со всей Стрельной пьем славу и гордость русской литературы!» Вот из-за чего двадцать верст стукалась Махоточка по ухабам».
