Выпуск 7.

Интересные  воспоминания о посещении монастыря есть в автобиографической рукописи уроженца Ельца, профессора, заведующего кафедрой биологии Воронежского университета Константина Васильевича Скуфьина. Описываемая жизнь обители датируется приблизительно 1908 – 1912 годами.

   «/…/ мы с мамой направились к монастырю, окруженному каменной стеной и тыловой безоконной стороной различных строений в белой штукатурке. Над воротами в стене была большая икона. С обеих сторон ворот сидели нищие разного пола и возраста, протягивающие руку за подаянием. /…/

За воротами, в которые мы вошли, перекрестившись, было нечто вроде короткого тоннеля под строением. Здесь также сидели нищие и ещё две монашки с копилкой. Далее был обширный двор, вымощенный булыжником, сквозь который пробивалась травка. Прямо перед нами была белая церковь с колокольней, а по краям шли кельи для монашек. Мы зашли в церковь, постояли минут десять, поставили свечку, а потом пошли к нашей родственнице, которая жила в келье на втором этаже. Помню небольшую спаленку с одним окном и небольшую кухоньку, в которой можно было разогреть обед, приготовленный в общей большой кухне внизу. Мы расположились в довольно просторной двухоконной столовой с видом на город через стену.

В ней был небольшой стол, иконы в углу, литографии святых мест на стене, стулья, покрытые холстинными чехлами, пяльцы для вышивания в углу у входа, на полу плетеные из лоскутных лент постилки.

Все было очень скромно, чисто, аккуратно. Сама монашка, одна из троюродных сестёр мамы, имела бледное лицо – плод малоподвижной жизни, долгих молений и ещё более долгих, на всю ночь, чтений псалтыря над покойниками, одним из источников дохода монашек, наряду с кружевоплетением и другим рукоделием, в котором они были непревзойденными мастерицами. На обед хозяйка кельи подала нам лапшу с головой осетра, картофельные котлеты с клюквенным киселем и, в заключение, душистый чай на травах с рыбной кулебякой. Все было приготовлено отменно.

    Выйдя во двор, мама надумала посетить келью знаменитой на всю округу старицы, про которую говорили, что она правильно предсказывает все события переменчивой судьбы. Эта келья  была в нижнем этаже напротив, вход почти вровень с землёй, с небольшим порожком.

Дверь из двух половин была широко открыта, и перед ней стояла группа ожидающих своей очереди богомольцев. Келья была небольшая, в ней на кровати сидела полуприкрытая одеялом в холстинковой рубахе старица с какими-то пронзительными глазами. Здесь же в сторонке сидели ещё две или три монашки в обычном черном одеянии, которые принимали от очередного посетителя приношения – узелки с продуктами, кусок холста, реже деньги. Приходившие мужчина или женщина, иногда и оба вместе крестились в угол на иконы и садились на табуретку, задавая какой-нибудь вопрос. Старица отвечала непрямо, какими-то намеками. Пришедшие пытались задавать дополнительные вопросы, но получали вновь неясные ответы и выходили из кельи в некоторой растерянности. Однако группа ожидающих, невольно посвященная в вопросы и ответы, принималась расшифровывать намеки старицы, причем один толковал так, другой иначе, третий совсем по-своему, тем не менее каждый склонялся к тому пояснению, которое было ему по душе, и уходил, перекрестившись на храм, вполне довольный.

Ещё я вспоминаю другой поход в монастырь, на этот раз в будний день, притом постный и неторговый.

В монастыре было тихо, безлюдно, все монашки сидели по своим кельям и занимались делами. Обед был скромный – щи из кислой капусты и котлеты из сырого картофеля, фаршированные сухими грибами, с грибной же подливкой и несколькими маслинами. После обеда с  чаем наша родственница провела нас в церковь на раннюю вечерню, где тоже было просторно и тихо, в боковом приделе шла негромкая служба без хора, позвеньковали самые малые колокола, царила атмосфера задумчивости и некоторой грусти».