Уважаемые посетители!
С 25 октября 2021 года вход в здания музея возможен
только
при предъявлении QR-кода, а также документа, удостоверяющего личность.
Дети могут посещать музей в сопровождении взрослых,
предъявивших QR-коды и документы, удостоверяющие личность.
Необходимость использовать маску на территории музея сохраняется.
Уважаемые жители и гости города!
Подписывайтесь прямо сейчас и узнавайте новости первыми!
Подписывайтесь, если хотите быть в курсе событий!
Подписывайтесь и получайте интересную информацию бесплатно!
Добавляйте первыми комментарии, оставляйте свои отзывы и пожелания!
Мы вас ждем!
Нам интересно знать ваше мнение!
Вспоминая первые годы своего младенчества, И.А. Бунин писал: « … иногда кажется, что я что-то помню из жизни в Воронеже, где я родился и существовал три года. /…/ Довольно живо вижу одно, нечто красивое: я прячусь за портьеру в дверях гостиной и тайком смотрю на нашу мать на диване, а в кресле перед ней на военного: мать очень красива, в шелковом приподнятом расходящимся в стороны воротником платье с небольшим декольте на груди, а военный в кресле одет сложно и блестяще, с густыми эполетами, с орденами, — мой крестный отец, генерал Сипягин».
Строки о матери с признанием безграничной любви к самому близкому на свете человеку есть в его знаменитом романе «Жизнь Арсеньева»:
«Мать была для меня совсем особым существом среди всех прочих, нераздельным с моим собственным, я заметил, почувствовал ее, вероятно, тогда же, когда и себя самого…
… я с младенчества нес великое бремя моей неизменной любви к ней, — к той, которая, давши мне жизнь, поразила мою душу именно мукой, поразила тем более, что, в силу любви, из коей состояла вся ее душа, была она и воплощенной печалью: сколько слез видел я ребенком на ее глазах, сколько горестных песен слышал из ее уст!»
Людмила Александровна, урожденная Чубарова, по происхождению была из хорошего, как тогда говорили, дворянского рода. Её предки были помещиками Костромской, Московской, Орловской и Тамбовской губерний и в их семье жила легенда: некогда Чубаровы были князьями. Петр Великий казнил одного князя Чубарова, стрельца, сторонника царевны Софьи, и лишил весь род княжеского титула. Людмила Александровна приходилась мужу дальней родственницей, и в ней тоже текла бунинская кровь. Иван Алексеевич, изучая родословную, сделал вывод: «Мать наша двоюродная племянница отцу». По воспоминаниям В.Н. Муромцевой, она была «культурнее мужа, очень любила поэзию, по-старинному нараспев читала Пушкина, Жуковского и других поэтов. Её грустная поэтическая душа была глубоко религиозной, а все её интересы сосредоточивались на семье, главное, на детях». Иван хорошо помнил, как в детстве, проснувшись ночью, он часто видел мать стоящей на коленях в слезах перед темными большими иконами. Материнское сердце печалилось и тревожилось о будущем. Семья росла, а хуторское хозяйство в Бутырках, куда они вернулись из Воронежа, дохода приносило все меньше, долги росли как снежный ком. Жизнь на широкую ногу, без оглядки на завтрашний день, которую продолжал вести беспечный супруг, грозила разорением, и единственное, что было в её силах для предотвращения неминуемой катастрофы – это непрестанная молитва за семью.
Деревенская жизнь после Воронежа показалась Людмиле Александровне однообразной и достаточно одинокой. Муж неделями пропадал на охоте, гостил у соседей, «а она только по большим праздникам ездила в село Рождество, да к матери в Озёрки. Старшие сыновья были заняты своим: Юлий по целым дням читал Добролюбова, Чернышевского /…/. Да и жил он в деревне только на каникулах /…/. Евгений немного занимался хозяйством, это было ему по душе; ходил на «улицу», — на сборище деревенской молодёжи, где под гармонию плясали и «страдали». Он купил себе дорогую гармонию-ливенку и все досуги упражнялся на ней. И мать все время проводила с Ваней, все больше привязывалась к нему, избаловала его донельзя». Так писала о том периоде жизни бунинской семьи Вера Николаевна. Но, думается, причина столь большой любви к младшему сыну у матери, была еще в том, что за несколько лет до его рождения, в семье произошли две трагедии с детьми.
Старший брат Бунина, Евгений вспоминал: «У нас ещё был маленький братишка Анатолий, и за ним ходила кормилица Наталья. Она была в то время солдатка. Как-то, в отсутствие моих родителей, заявился из солдат её муж пьяный, начал к ней придираться и хотел её ударить. Она, думая, что он не дерзнет её с ребенком бить, подставила ребенка, а он размахнулся, удар пришелся по ребенку, тот закатился неистово. Все это скрыли. Мать моя приехала и не могла понять, отчего мальчик кричит, а кормилица не сказала. Его нельзя было ничем унять. Послали за фельдшером, тот осмотрел и сказал, что у него перелом ключицы. Повезли его Елец, но было уже поздно. Мать его день и ночь носила на руках, так что, помню, все плечо у неё было черное. Он, бедный, страшно страдал …. И как грустно было слушать, когда несчастный плакал. Мать так, бедная, плакала, что, я думаю, не ручьи, а реки слёз пролила. Конечно, он скоро скончался в муках». Через некоторое время в дом снова пришла беда.
«Нас с братом Юлием отвезли в Елец, в частный пансион для подготовки в гимназию /…/ Дома же оставались в Бутырках наши родители и трое детей. Старший Костя, лет пяти, болезненный, очень бледный блондин с черными очаровательными глазами, за которые его прозвали вальдшнепом, сестренка Шура, лет трех, и мальчик Сережа, кажется, девяти месяцев. И вот как-то приезжает к ним сестра моего отца – старая девица, святоша, вроде бабушки Ольги Дмитриевны. Из усердия она помазала святым маслицем всех троих ребятишек. Мать моя, конечно, не подозревала, что эта сумасшедшая тетенька предварительно ходила по дворам деревни Каменки и мазала этим маслицем больных детей крестьянских. На второй или третий день все дети заболевают и на той же неделе умирают от крупа. Можно представить, каково это было пережить моей матери». (из воспоминаний Евгения Бунина)
Эти трагические события, конечно, наложили определенный отпечаток на внешность и характер Людмилы Александровны. Соседка Буниных по Озёркам, Маргарита Валентиновна Голицына, урожденная Рышкова, вспоминала:
«Насколько я помню Людмилу Александровну, она была небольшого роста, всегда бледная, с голубыми глазами, неизменно грустная, сосредоточенная в себе, и я не помню, чтобы она когда-нибудь улыбнулась». А вот какой увидела её впервые супруга Бунина Вера Николаевна Муромцева в Ефремове:
«В дверях останавливаюсь, оглядываю увешанную картинами гостиную с мягкой мебелью и большими растениями, затем вижу худую, несколько согнутую женщину в темном платье, в кружевной наколке на ещё чуть седых волосах, смотрящую темными, немного измученными глазами на сына. Это и есть его мать, Людмила Александровна, удивляюсь её бодрости, — ведь ей за семьдесят и она уже много лет по ночам страдает астмой, лежать не может, дремлет в кресле». В тот приезд, в начале июля 1907 года, в только что купленном просторном каменном доме старшего брата Евгения собралась вся бунинская семья. Вера Николаевна отметила, что за столом, среди « шума, споров и смеха меньше всех говорила и меньше всех ела Людмила Александровна, — она была вегетарианка по обету за спасение Юлия, когда он был арестован по политическому делу, — любовно оглядывая всех тех, на кого она тратила всё своё нежное сердце без остатка: дети, внуки, вот для чего она жила, мучилась, наслаждалась». Наблюдая за новыми родственниками, Муромцева сделала вывод:
«Семья Буниных очень ярка, самодовлеюща, с резко выраженными чертами характеров, страстей и дарований. Несмотря на вечные споры между некоторыми членами этой семьи, частенько переходящие в ссоры, а еще быстрее проходящие, все они были сильно привязаны друг к другу, легко прощая недостатки каждого, и считали себя какой-то особенной семьёй, как это часто бывает в семьях, где мать самоотверженна, любит детей до самозабвения и, вероятно, незаметно для себя внушает им, что лучше их нет никого на свете».
Дети отвечали матери любовью и почтением. Особенно это было заметно у младшего сына.
Нежное отношение к ней, искреннее уважение и любовь сквозили буквально в каждой фразе Ивана Алексеевича и в каждом взгляде, обращенном на неё. «Драгоценная мамочка!» — так обычно начинались его письма к ней. Лидия Валентиновна Рышкова-Колбасникова отмечала: «Иван Алексеевич был похож лицом на мать. Он очень любил её, заботился о ней, был нежным сыном». Это в полной мере могла подтвердить и Вера Николаевна. А ещё она вспоминала, что Людмила Александровна уже при первом знакомстве говорила ей, что Ваня с самого рождения сильно отличался от остальных детей, что она всегда знала, что «он будет особенным», и «никто так не любит меня, как он». « В этой беседе я почувствовала, что она считает, что лиризм и поэтичность сын унаследовал от неё. Я думаю, что она была совершенно права: от отца он получил образность языка, силу воображения и художественность образов. Потом она говорила, что ему пришлось труднее, чем братьям, что он ничего не получил из их бывшего состояния, что он ушел в жизнь «с одним крестом на груди».
На самостоятельную жизнь мать благословила его родовой чубаровской иконкой в серебряной почерневшей ризе – трапеза Трёх Странников у Авраама. Иван Алексеевич никогда с тех пор не расставался с нею. Она всегда висела над его постелью, где бы он ни ночевал.
Последние свои годы Людмила Александровна, тяжело больная, жила в семьях своих детей – то в Грязях у дочери Марии, то в Ефремове у сына Евгения. В Ефремове, она и скончалась в ночь с 15 на 16 июля 1910 года. Накануне она настояла, чтобы её любимый сын уехал, не присутствовал при её кончине, «так как всякая смерть на него действовала ужасно, и она это знала, знала, что он с детства боялся потерять её».
Спустя 7 лет, 12 октября 1917 года в Ефремове, в дневнике И.А. Бунина появилась запись: «Светлый, прохладный, по свету похожий на летний день, — превосходный. Оглянулся – нежно и грустно защемило сердце – там, в роще лежит мама, которая так просила не забывать её могилы и у которой на могиле я никогда не был». Она навсегда осталась живой в его сердце и памяти, — самой доброй и самой лучшей на свете.
«В далекой родной земле, одинокая, на веки всем миром забытая, да покоится она в мире и да будет во веки благословенно ее бесценное имя». («Жизнь Арсеньева»)
Среди наиболее интересных экспонатов нашего музея — письмо Ивана Алексеевича Бунина, присланное из Франции троюродному брату Константину Алексеевичу Бунину, бывшему генералу царской армии.
Написано оно было в Грассе 14/27 мая 1923 года на пожелтевшей от времени, тонкой бумаге, по качеству чуть плотнее папиросной. Для письма чернилами предназначена она не была. Но Бунин нашел выход: он свернул лист пополам и наносил текст только на одну сторону.
Иван Алексеевич, в отличие от своей супруги, крайне редко писал большие и подробные письма. Их отличительными чертами были краткость и сдержанность, просьбы или ответы по существу. В конце жизни он просил в будущем не печатать его письма, объясняя это следующим: «…я писал их всегда как попало, слишком небрежно, /…/ да и просто неинтересно; из них можно взять только кое-какие отрывки, выдержки – чаще всего как биографический материал».
Вот и мы сегодня прокомментируем последние две строчки бунинского письма именно с этой точки зрения. А о Константине Алексеевиче и его семье, а также почему бунинское послание пронумеровано, можно прочитать в ранее опубликованной статье «Семейная реликвия».
«Дорогой и милый Константин Алексеевич, снова делаю попытки узнать что-либо о Петре Константиновиче – и снова безуспешно! У сестры Маши тоже пропал сын и тоже без вести. Не было времени на земле страшнее. Получили ли Вы мое парижское письмо? Судя по Вашему молчанию, думаю, что нет. Отзовитесь. Я в Грассе близ Канн, но Вы пишите мне в Париж, по тому же адресу… обнимаю Вас от всей души! Ваш Ив.
Брат Евгений старый, больной, нищий в Ефремове Тульской губернии, Красноармейском, д. Подъяльского. Подробности смерти Юлия узнал только недавно. Умер, слава Богу, как заснул!»
В начале 30-х годов И.А. Бунин напишет в воспоминаниях:
«В деревне за городом в Тульской губернии, в мужицкой полуразрушенной избе, доживал в это время свои последние дни старший брат Евгений Алексеевич Бунин. И вот стали доходить ко мне в Париж сведения о нем:
-Ты, вероятно, не знаешь, что Евгения Алексеевича выгнали из его дома в Ефремове, теперь он живет в деревне под городом в мужицкой избе с провалившейся крышей… Зимой изба тонет в сугробах, в щели гнилых стен несет в метель снегом… Живет тем, что пишет портреты. Недавно написал за пуд гнилой муки портрет Васьки Жохова, бывшего звонаря и босяка, во фраке и в плисовых шароварах… по плечам, по фраку военные ремни с кольцами…»
Другого старшего брата Бунина – Юлия Алексеевича, к тому времени уже не было в живых. Он был значительно старше Ивана и относился к нему почти как отец.
По словам друга Бунина, писателя Николая Дмитриевича Телешова, «влияние Юлия на брата было огромное, начиная с детства. Ему, как человеку хорошо образованному, любившему, ценившему и понимавшему мировую литературу, Иван Алексеевич очень многим обязан в своем развитии. Любовь и дружба между братьями были неразрывные».
Эмигрировав, Иван Алексеевич не терял связи с братом, постоянно писал ему. Летом и в начале осени 1921 года письма из Москвы от Юлия стали приходить все реже.
Первой о его кончине узнала Вера Николаевна Муромцева. 4 октября она получила письмо от писателя Федорова, в котором он сообщал эту горестную весть. В её дневнике в этот же день появилась следующая запись: «Яну письма не передала. Очень тяжело. Бесконечно жаль Юлия Алексеевича. Страшно подумать, как Ян переживет это известие». Несколько дней после этого она, не выдавая своего волнения, пыталась успокоиться. Выручал дневник, где появлялись записи о старшем брате мужа, встречи с ним: «Когда я вошла в семью Буниных, Юлию было 48 лет. Он был в то время еще совсем молодым человеком, очень жизнерадостным, но быстро теряющемся при всяком несчастьи. /…/
Математик по образованию, он обладал тем, чем редко обладают общественные деятели – это широтой ума и ясностью мысли. Он умел быстро ориентироваться в самых запутанных вопросах, конечно, отвлеченного характера. /…/ Я думаю, что мало найдется русских, кто бы так хорошо знал всю русскую литературу. /…/ Он был бессменным председателем «Старой Среды», так же и председателем «Молодой Среды». Был он и председателем вторичной комиссии в Литературно-Художественном кружке, а в последние годы он был одним из редакторов в «Книгоиздательстве Писателей в Москве».
Одаренный педагогическим талантом, Юлий Алексеевич долгое время был редактором журнала «Вестник воспитания», который в ту пору считался, по мнению современников, лучшим педагогическим изданием.
Смерть старшего брата от Бунина скрывали долго. 9 ноября Вера Николаевна писала: «Ян все ещё ничего не знает, хотя удивляется, что он нам ничего не пишет». Узнал он об этом только 20 декабря из газеты «Общее дело». В.Н. Муромцева вспоминала: «После завтрака он пошел отдохнуть, развернул газету и прочел, как он потом рассказывал, «Концерт Юл. Бунина». Перечел, секунду подумал, и решил, что концерт в пользу Юл. Бунина. Подумал: кто такой Юл. Бунин? Наконец, понял то, чего он так боялся. Сильно вскрикнул. Стал ходить по комнате и говорить: «зачем уехал, если бы я там был, то спас бы его».
/…/Он говорит, что не хочет знать подробностей. Он сразу же похудел. Дома сидеть не может».
О последних месяцах жизни Юлия Алексеевича есть строки у Бориса Константиновича Зайцева, друга братьев Буниных: «Надвигались страшные зимы 1919 – 1920 годов. /…/ Ни «Русских ведомостей», ни «Вестника воспитания» уже не существовало. Юлий был грустен, недомогал. /…/ Как и все, жил он впроголодь. /…/ Нужен был медицинский уход, лечение, правильное питание … в тогдашней-то голодной Москве! После долгих хождений, обивания порогов его устроили в сравнительно приличный дом отдыха для писателей и ученых в Неопалимовском. Там можно было жить не более, кажется, шести недель. /…/ Раза два ему срок продлили, но потом пришлось уступить место следующему, перебраться в какой-то приют для стариков в Хамовниках./…/
В июле представитель нашего Союза добился от власти, чтобы Юлия Алексеевича поместили в лечебницу. Назначили больницу имени Семашко – «лучшее, что мы можем предложить». Когда племянник привез Юлия Алексеевича в это «лучшее», то врач задумчиво сказал ему: «Да, что касается медицинского ухода, у нас вполне хорошо … но знаете … кормить-то больных нечем». Юлий Алексеевич, впрочем, не затруднил собою, своей жизнью и питанием хозяев этого заведения: он просто умер на другой день по приезде».
24 января 1922 года И.А. Бунин написал в дневнике: «Я не страдаю об Юлии так отчаянно и сильно, как следовало бы, может быть потому, что не додумываю значения этой смерти, не могу, боюсь…» Но, кажется, утешением со временем стало совсем другое – мирная и безболезненная кончина горячо любимого брата, что видно из письма: «умер, слава Богу как заснул»….
Московский Кремль — древнейшая центральная часть Москвы на Боровицком холме, один из красивейших архитектурных ансамблей мира. Его площадь в плане напоминает неправильный треугольник и равна 27,5 га.
Свои восторженные впечатления о посещении Кремля Бунин так запечатлел в рассказе «Далекое»: «И помню как сейчас: ехал я к Кремлю, а Кремль был озарен вечерним солнцем, ехал через Кремль, мимо соборов, — ах, как хороши они были, Боже мой!»
Возраст архитектурного ансамбля Московского Кремля, состоящего из ярких стен и высоких стройных башен, перевалил за 500 лет. В свое время его строительство затеял князь Иван III. Разница в размерах и пропорциях башен зависела от расположения самих конструкций и их роли в защите города. Каждая из них имела собственные выходы к прилегающим стеновым пряслам, что позволяло совершать обход всех стен без спуска на землю. Венцами кремлевских сооружений стали мерлоны – так называемые ласточкины хвостики. Они защищали стрелков, затаившихся на верхних площадках построек.
Московский Кремль имеет 20 башен. Первоначально они были покрыты простыми деревянными крышами. Только в XVII веке над башнями были надстроены шатры. Четыре башни завершались медными двуглавыми орлами. Три башни (Беклемишевская, Водовзводная и Угловая Арсенальная), стоящие в углах треугольника, имеют круглое сечение, остальные — квадратное.
Большинство башен выполнено в едином архитектурном стиле, приданном им во второй половине XVII века. Из общего ансамбля выделяется Никольская башня, которая в начале XIX века была перестроена в готическом стиле.
Множество исторических событий пришлось пережить всем башням. Особенно они страдали в войне 1812 г., когда взрывы то и дело превращали оборонительные конструкции в груды камней. Немало работ было проведено по их восстановлению. Тем обликом, который созерцают жители и гости Москвы, сооружения обязаны грамотным действиям архитектора Бове О.И.
На виртуальной выставке предлагаем посмотреть их на рисунках художника Владислава Чмарова (1938–2014).
И.А. Бунин не оставлял работы до последних дней своей жизни. Даже тяжело больной, он находил силы читать книги любимых авторов, делая при этом пометки на полях.
Подтверждали это и современники:
«Я никогда не мог смотреть на Ивана Алексеевича, говорить с ним, слушать его без щемящего чувства, что надо бы на него наглядеться, надо бы его наслушаться, – именно потому, что это один из последних лучей какого-то чудного русского дня… И вместе с тревогой от сознания, что это уходит, было и удовлетворение от того, что это еще здесь, перед нами, за столом, в халате, с книгой в руках, испещренной на полях сердитыми, пусть даже не всегда справедливыми замечаниями»
Георгий Адамович
Красно-синий карандаш — личная вещь Ивана Алексеевича. Им он пользовался в последние годы жизни. Когда читал книги, подчеркивал понравившиеся места красным цветом, синим обычно делал пометы.
Никита Сергеевич Струве вспоминал: «Дашь Бунину книгу на прочтение – и он вернет её, всю расчерченную красным карандашом, считая не без основания, что такою вольностью придает ей цену. Властным почерком он разукрасил лист литературной энциклопедии на букву Б.»
В старости, из-за деформации суставов правой руки, вызванных подагрой, Бунин, по воспоминаниям Галины Кузнецовой, вынужден был держать ручку или карандаш между третьим и четвертыми пальцами, а не между вторым и третьим, как все люди. Помня данный ему в молодости совет Л.Н. Толстого, что писатель должен работать постоянно, не дожидаясь вдохновения, он писал или делал пометы даже тогда, когда боль в руке была нестерпимой. В такие моменты массивный карандаш был просто незаменим.
Виртуальная выставка «Франция… Париж…»
Париж — столица Франции, удивительно красивый и чарующий город света, любви и искусства. Нет такого человека, который не мечтал бы посетить Париж, увидеть его, ставшие хрестоматийными, достопримечательности, окунуться в атмосферу раскованности и побродить по красивым бульварам. Даже человеку, никогда не побывавшему здесь, с детства известны такие названия, как Бельвиль и Тюильри, Большие бульвары и Лувр, Елисейские поля и Эйфелева башня…
Неповторимый шарм и красота Парижа во все времена привлекали художников. Много было написано картин в разных техниках живописи и с наиболее выгодных точек обозрения. А вот заслуженный деятель искусств РСФСР Николай Андреевич Долгоруков (1902-1980)- график, плакатист, иллюстратор, сценограф, член союза художников СССР в 1969 году запечатлел Париж в графическом жанре, которые можно увидеть на виртуальной выставке.
Выставку можно будет увидеть с 9 октября с 11:00
875 лет стоит Елец на высоких берегах Быстрой Сосны. По меткому замечанию историка В.И. Татищева, расположенный в древности на окраинах русских владений, он долгое время был важным стратегическим пунктом: «бе бо страна сия защита земле русстей». И каких только завоевателей не видел он у своих крепостных стен!
В романе «Жизнь Арсеньева», вспоминая историческое прошлое Ельца, И.А. Бунин писал: «…город гордился своей древностью и имел на то полное право: он и впрямь был одним из самых древних русских городов, лежал среди великих черноземных полей Подстепья на той роковой черте, за которой некогда простирались «земли дикие, незнаемые», а во времена княжеств Суздальского и Рязанского принадлежал к тем важнейшим оплотам Руси, что,
по слову летописцев, первые вдыхали бурю, пыль и хлад из-под грозных азиатских туч, то и дело заходивших над нею, первые видели зарева страшных ночных и дневных пожарищ, ими запаляемых, первые давали знать Москве о грядущей беде и первыми ложились костьми за неё».
И было это, действительно, так.
В начале восьмидесятых годов ХIV столетия Елец дважды сжигал дотла хан Тохтамыш. Посетивший эти места по пути в Царь-Град митрополит Пимен сообщал в 1389 году: «Не бе бо видети тамо ничтоже, ни града, ни села, ще бо и быше древне грады красны… Пусто же все и не населено…» А спустя всего шесть лет, когда город был заново отстроен, вновь пришел новый, более грозный враг, одно имя которого наводило ужас. «Властелин Вселенной», непобедимый среднеазиатский эмир Тамерлан — с лучшей по тем временам, стотысячной армией, штурмовал Елец, отказавшийся сдаться на милость победителя, несколько дней. Предав непокорный город огню и мечу, после двухнедельной стоянки, Тамерлан внезапно снял свой стан и навсегда покинул пределы Руси. Об этом событии есть строки в книге «Звезды над Самаркандом» С. Бородина: «И повернул Тимур назад. И с тех пор только косил в ту сторону прищуренными глазами, и даже память о том, как уходил из Ельца, приказал истребить».
.JPG)
Столь поспешный отказ властителя полумира от предполагавшихся намерений завоевания Руси и Европы был понят россиянами как чудесное заступничество Божией Матери, ибо произошло это в день встречи чудотворной её иконы Владимирской неподалёку от Москвы на Кучковом поле.
Долго на месте уничтоженного города был пепел и запустение, лишь спустя два столетия упоминания о Ельце вновь появились в летописях. А воевать его жителям пришлось еще немало. Как писал В. Дорофеев в очерке «На роковой черте Подстепья стоит город Елец», «елецкие дружинники преграждали путь печенегам и половцам, в составе курского полка ходили в печальный поход с легендарным князем Игорем Северским, бились на Калке с войсками Чингисхана, одни из первых встретили орды Батыя, во главе с князем Федором Ивановичем Елецким громили Мамая на поле Куликовом». И всегда помнили, как тяжело, в кровопролитных боях приходилось отстаивать свободу и независимость родной земли. Помнили и свято чтили память павших.
В 1801 году на братской могиле «посеченных от воинов безбожного Темир-Аксака» в 1395 году ельчан, вместо обветшавшего креста была построена часовня в виде старинного воинского шлема, а в каждом городском храме на почетном месте находилась икона «Елецкой Богоматери».
Будучи гимназистом, Иван Бунин часто приходил на Красную площадь, стоял на крутом обрыве неподалеку от Вознесенского собора, смотрел на стремительно бегущие вдаль воды Быстрой Сосны, и вспоминал предания о тех далеких сражениях. В романе свои впечатления он воскресил так: «Дальше, за притоком, — Черная слобода, Аргамача, скалистые обрывы, на которых она стоит, и тысячи лет текущая под ними на далекий юг, к низовьям Дона, река,
в которой погиб когда-то молодой татарский князь, /…/ его, говорят, покарала чудотворная икона Божьей Матери, и доныне пребывающая в самой старой из всех наших церквей, что стоит над рекой, как раз против Аргамачи, тот древний образ, перед которым горят неугасимыя лампады /…/ темный средневековый Лик, смиренно и горестно склоненный к левому плечу под серебряным кружевом, колючим венчиком в мелко и разнообразно сверкающих алмазах, жемчугах и рубинах».
Отголоски этого события навсегда закрепились в названии елецкой слободы, ибо, по легенде, именно с её высокого утеса и сорвался в реку татарский князь, гарцующий на своем аргамаке.
История, один из любимых гимназических предметов Бунина, в Ельце ощущалась им особенно сильно. На Бабьем базаре легко можно было представить как здесь, у старинных городских ворот над высоким берегом Ельчика, продавались татарами в рабство русские пленницы. Крещенские морозы наводили мысли «на глубокую древнюю Русь, на те стужи, от которых «земля на сажень трескалась». Кулачные бои слобожан, «то есть жителей Чёрной Слободы, Заречья, Аргамачи» напоминали боевые сражения. А ещё, ельчане поражали и удивляли национальным чувством гордости того, «что они русские и живут в России».
Елецкие святыни тоже несли на себе в глазах юного Ивана отблеск героической древности. «Там, при въезде /…/, — древний мужской монастырь /…/ я /… /почему-то томлюсь мыслью о его старине, о том, что когда-то его не раз осаждали, брали приступом, жгли и грабили татары: я в этом чувствую что-то прекрасное, что мне мучительно хочется понять и выразить в стихах, в поэтической выдумке…»
На Каменную гору, в хорошо известную по всей округе Знаменскую обитель, Бунин приходил как гимназистом, так и зрелым человеком, находя здесь душевное успокоение и отраду. Вот фрагмент дневниковой записи, сделанной его племянником Н.А. Пушешниковым 27 сентября 1916 года: «Когда поднимались по каменной лестнице вверх в женский монастырь, Иван Алексеевич остановился в изумлении: на площадке каменной лестницы стояла высокая молодая с бледным лицом монахиня, смотря на город, озаряемая красно-жёлтым солнцем, вышедшим из-за тучи. Она была необыкновенно красива.
— Это древняя княжна! – сказал И.А.»
Спустя годы, этот эпизод оживет в «Жизни Арсеньева», опять же с акцентом на древность:
«Я обошел кругом весь город. Я шел по той Черной слободе, что спускалась от Щепной площади к кожевенным заводам, перешел по горбатому, от древности полуразрушенному каменному мосту через зловонный речной приток, заваленный гниющими в нем бурыми шкурами, поднялся на противоположную гору к женскому монастырю, — он так и сиял против солнца меловой белизной своих стен, а из калитки его ворот выходила молоденькая монашка в грубых башмаках, в грубых черных одеждах, но такой тонкой, чистой, древне-русской иконописной красоты, что я, пораженный, даже остановился …»
Старинный каменный мост, упоминаемый в романе, встретится и в рассказе «Поздний час»:
«И я пошел по мосту через реку… Мост был знакомый, прежний, точно я видел его вчера: грубо древний, горбатый и как будто даже не каменный, а окаменевший от времени до вечной несокрушимости, — гимназистом я думал, что он был еще при Батые».
Как отмечал Бунин, история Ельца, как пограничного оплота древней Руси, была очень трагична. Он « /…/не раз пережил все, что полагается: в таком-то веке его «дотла разорил» один хан, в таком-то другой, в таком-то третий, тогда-то «опустошил» его великий пожал, тогда-то голод, тогда-то мор и трус… Вещественных исторических памятников он при таких условиях, конечно, не мог сохранить. Но старина в нем все же очень чувствовалась, сказывалась в крепких нравах купеческой и мещанской жизни /…/»
И как ещё один отголосок героической древности был характер большинства ельчан — сильный, независимый, с искренней гордостью своим Отечеством и чувством собственного достоинства, вызывающий уважение и являющий «законное порождение исконного духа России».
23 и 24 октября
в нашем музее
(литературно-мемориальный музей И.А.
Бунина, находящийся по адресу: г. Елец, ул. М. Горького, 16) пройдут
театрализованные экскурсии
«В гостях у мещанки А.О. Ростовцевой»
с демонстрацией кружевоплетения.
Хотите заглянуть в прошлое, в ХIХ век? Если да, то непременно приходите. Вы попадете в уютный мещанский дом на улице Рождественской в Ельце. Гостеприимная хозяйка Анна Осиповна проведет вас по комнатам, расскажет о домочадцах, обычаях того времени и о своем постояльце – гимназисте Иване Бунине, о его семье. Вы узнаете много интересного о гимназической жизни, о его любимых занятиях в свободное время. Вас не оставят равнодушными вальс, звучащий из старинного граммофона и чудо рождения на ваших глазах знаменитого елецкого кружева..
Экскурсии будут проходить только по предварительной записи
запись по тел. 2-43-29, 2-43-22
Минимальная группа 10 человек
Выпуск 4.
В списке купцов, вносивших существенные пожертвования на нужды Ельца, есть и Иван Кононович Кожухов, в течение многих лет исполнявший должность городского головы. У него был огромный сад «Пасека» на окраине города, за Чёрной слободой. Он представлял собой большой ухоженный парк с вековыми дубами и вязами, обнесённый кирпичной стеной. В нём росло множество плодовых деревьев, имелись оранжереи, китайские беседки, два больших пруда с рыбой, ручей.
Через пруды были перекинуты фантастического вида мосты со статуями, построены искусственные гроты и беседки. Вокруг громадной толщины дерева был построен китайский домик. Этот сад долгое время оставался настоящим примером паркового искусства. Здесь в праздничные дни устраивались общественные гуляния: играла музыка, кружились в вальсе пары, выступали хоры, молодежь играла в горелки и жмурки, водила хороводы.
В 1829 году «Пасеку» удостоил своим посещением персидский принц Хозрев – Мирза, ехавший в Петербург извиняться перед императором Николаем I за гибель русского посольства и его посла А.С. Грибоедова.
В бумаге с церемониалом встречи, разосланной Управляющим министерством внутренних дел Федором Енгелем должностным лицам городов, оказавшихся на пути следования персидской делегации, в разделе «Особые примечания» сообщалось: «Принц встает в 11 и 12 часу, завтракает во 2-м, обедает в 8 часов, по захождении солнца. Любит, чтобы вечером была музыка перед его окошками.
Когда бывает приглашен к кому-нибудь на обед, то накрывается ему особенный стол с почтеннейшими лицами того города, потому что его чиновники не смеют при нем ни есть, ни сесть, а для того они обедают в другой комнате на другом столе.
Любимая их пища: мед, лимонат и все вообще кисло-сладкое; вина же не употребляют никакого. Любят очень хорошее варенье, апельсины, лимоны, землянику, клубнику и все вообще ягоды, даже и огурцы. Для приготовления шербета нужна клюква.
Почивает на мягком. Большой охотник до российских балов, равно как и все его чиновники».
Кожухов по случаю посещения такого высокого гостя дал блестящий бал.
В нём приняло участие всё знатное купечество и дворянство Елецкого уезда. Хозрев – Мирза неоднократно танцевал с прелестной девушкой – дворянкой, которой при прощании подарил великолепную шаль персидской работы.
Входивший в его свиту визирь Емир Назам впоследствии сказал, что он будет в Персии просить позволения не быть никогда свидетелем приёма русского посланника, ибо приём, сделанный им в уездном городе России, никогда не может быть учинён даже в столице Персии.
Перечислять заслуги богатых представителей Ельца XIX века можно долго. Хотелось бы, чтобы современные предприниматели возобновили их традицию: оставлять после себя потомкам только хорошую память.
© 2021 - Литературно-мемориальный музей И.А. Бунина | Designed by allelets
|
