Литературно-мемориальный музей И.А. Бунина

В ОРДЕ

За степью, в приволжских песках,

Широкое алое солнце тонуло.

Ребенок уснул у тебя на руках,

Ты вышла из душной кибитки, взглянула

На кровь, что в зеркальные соли текла,

На солнце, лежавшее точно на блюде, —

И сладкой отрадой стенного, сухого тепла

Подуло в лицо твое, в потные смуглые груди.

Великий был стан за тобой:

Скрипели колеса, верблюды ревели,

Костры, разгораясь, в дыму пламенели

И пыль поднималась багровою тьмой.

Ты. девочка, тихая сердцем и взором,

Ты знала ль в тот вечер, садясь на песок.

Что сонный ребенок, державший твой темный сосок.

Тот самый Могол, о котором

Во веки веков не забудет земля?

Ты знала ли, Мать, что и я

Восславлю его, — что не надо мне рая,

Христа, Галилеи и лилий ее полевых,

Что я не смиреннее их, —

Атиллы, Тимура, Мамая,

Что я их достоин, когда.

Наскучив таиться за ложью,

Рву древнюю хартию божью.

Насилую, режу, и граблю, и жгу города?

— Погасла за степью слюда,

Дрожащее солнце в песках потонуло.

Ты скучно в померкшее небо взглянула

И, тихо вздохнувши, опять опустила глаза…

Несметною ратью чернели воза,

И синеющей ночи прохладой и горечью дуло.

27VI.16

В норе, домами сдавленной,

Над грязью стертых плит,

Фонарик, весь заржавленный,

Божницу золотит.

Темна нора, ведущая

Ступеньками к горе,

Груба толпа, бредущая

С поклажею к норе.

Но всяк тут замедляется

И смотрит, недвижим,

Как Дева озаряется

Фонариком своим.

И кротостью усталые

Полны тогда черты,

И милы Деве алые

Бумажные цветы.

6.VIII.16

В жарком золоте заката Пирамиды,

Вдоль по Нилу, на утеху иностранцам,

Шелком в воду светят парусные лодки

И бежит луксорский белый пароход.

Это час, когда за Нилом пальмы четки,

И в Каире блещут стекла алым глянцем,

И хедив в ландо катается, и гиды

По кофейням отдыхают от господ.

А сиреневые дали Нила к югу,

К дикой Нубии, к Порогам, смутны, зыбки

И все так же миру чужды, заповедны,

Как при Хуфу, при Камбизе… Я привез

Лук оттуда и колчан зелено-медный,

Щит из кожи бегемота, дротик гибкий,

Мех пантеры и суданскую кольчугу,

Но на что все это мне — вопрос.

13.IX.15

В ГОРАХ

Поэзия темна, в словах невыразима:

Как взволновал меня вот этот дикий скот,

Пустой кремнистый дол, загон овечьих стад,

Пастушеский костер и горький запах дыма!

Треногой странною и радостью томим,

Мне сердце говорит; «Вернись, вернись назад!»

Дым на меня пахнул, как сладкий аромат,

И с завистью, с тоской я проезжаю мимо.

Поэзия не в том, совсем не в том, что свет

Поэзией зовет. Она в моем наследстве.

Чем я богаче им, тем больше я поэт.

Я говорю себе, почуяв темный след

Того, что пращур мой воспринял в древнем детстве:

— Нет в мире разных душ и времени в нем нет!

12.II.16

Бывает море белое, молочное,

Весь зримый Апокалипсис, когда

Весь мир одно молчание полночное,

Армады звезд и мертвая вода:

Предвечное, могильное, грозящее

Созвездиями небо — и легко

Дымящееся жемчугом, лежащее

Всемирной плащеницею млеко.

28.Х.16

БОГОМ РАЗЛУЧЕННЫЕ

Светят на стенах,

И стоит, у кипарисной

Дивной раки, с рукописной

Книгою, монах.

Синий бархат гробно вышит

Серебром… Она не дышит,

Лик ее сокрыт…

Но бледнеет он, читая,

И скользит слеза, блистая,

Вдоль сухих ланит.

25.I.16

БОГИНЯ

Навес кумирни, жертвенник в жасмине –

И девственниц склоненных белый ряд.

Тростинки благовонные чадят

Перед хрустальной статуей богини,

Потупившей свой узкий, козий взгляд.

Лес, утро, зной. То зелень изумруда,

То хризолиты светят в хрустале.

На кованном из золота столе

Сидит она, спокойная, как Будда,

Пречистая в раю и на земле.

И взгляд ее, загадочный и зыбкий,

Мерцает все бесстрастней и мертвей

Из-под косых приподнятых бровей,

И топкою недоброю улыбкой

Чуть озарен блестящий лик у ней.

28.VI.16

БЛАГОВЕСТИЕ О РОЖДЕНИИ ИСААКА

Я отделил для вестников телицу.

Ловя ее, увидел я гробницу,

Пещеру, где оливковая жердь,

Пылая, озаряла двух почивших,

Гроб праотцев. Эдема нас лишивших,

И так сказал: «Рожденье чад есть смерть!»

10.VIII.16

БЕЛЫЙ ЦВЕТ

Пустынник нам сказал: "Благословен господь!

Когда я изнурял бунтующую плоть,

Когда я жил в бору над Малым Танаисом,

Я так скорбел порой, что жаловался крысам,

Сбегавшимся из нор на скудный мой обед,

Да спас меня господь от вражеских побед.

И знаете ли чем, какой утехой сладкой?

Я забавлял себя своею сирой хаткой,

Я мел в горах нашел — и за год раза три

Белил ее, друзья, снаружи и внутри.

Ах, темен, темен мир, и чувствуют лишь дети,

Какая тишина и радость в белом цвете!"

10.IХ.15

БЕЛЫЙ ОЛЕНЬ

Едет стрелок в зеленые луга,

В тех ли лугах осока да куга,

В тех ли лугах все чемер да цветы,

Вешней водою низы налиты.

— Белый Олень, 3олотые Рога!

Ты не топчи заливные луга.

Прянул Олень, увидавши стрелка,

Конь богатырский шатнулся слегка,

Плеткой стрелок по Оленю стебнул,

Крепкой рукой самострел натянул,

Да опустилась на гриву рука:

Белый Олень, погубил ты стрелка!

— Ты не стебай, не стреляй, молодец,

Примешь ты скоро заветный венец,

В некое время сгожусь я тебе,

С луга к веселой приду я избе:

Тут и забавам стрелецким конец —

Будешь ты дома сидеть, молодец.

Стану, Олень, на дворе я с утра,

Златом рогов освечу полдвора,

Сладким вином поезжан напою,

Всех особливей невесту твою:

Чтоб не мочила слезами лица,

Чтоб не боялась кольца и венца.

1.VIII.12