Выпуск 3.
Весть о возвращении Толстого в Россию Бунин принял достаточно спокойно, справедливо рассудив, что каждый волен распоряжаться своей судьбой сам. К тому же, зная характер Алексея Николаевича, прекрасно понимал, что он сможет влиться в новый строй, приспособиться к нему. Так и случилось, хотя всё было очень непросто. Писать свободно в СССР Толстой не мог и чаще вынужден был обращаться к историческим темам, причем, по несколько раз переписывая произведения, в зависимости от смены трактовки истории. На многое приходилось закрывать глаза, терпеть унижение. Выручала находчивость, умение находить компромиссы и поразительная работоспособность.
Вспоминая общение с ним, Бунин признавал, что он «был веселый, интересный собеседник, отличный рассказчик, прекрасный чтец своих произведений, восхитительный в своей откровенности циник; был наделен немалым и очень зорким умом, хотя любил прикидываться дурковатым и беспечным шалопаем, был ловкий рвач, но и щедрый мот, владел богатым русским языком, все русское знал и чувствовал, как очень немногие /…/ ел и пил много и жадно, в гостях напивался и объедался, по его собственному выражению, до безобразия, но проснувшись, на другой день, тотчас обматывал голову мокрым полотенцем и садился за работу: работник был он первоклассный».
«В последний раз я случайно встретился с ним в ноябре 1936 г., в Париже. Я сидел однажды вечером в большом людном кафе, он тоже оказался в нем, — зачем-то приехал в Париж, /…/ — издалека увидал меня и прислал мне с гарсоном клочок бумажки: “Иван, я здесь, хочешь видеть меня? А.Толстой”. Я встал и пошел в ту сторону, которую указал мне гарсон.
Он тоже уже шел навстречу мне и, как только мы сошлись,/…/ забормотал: “Можно тебя поцеловать? Не боишься большевика?” — спросил он, вполне откровенно насмехаясь над своим большевизмом, и с такой же откровенностью, той же скороговоркой и продолжал разговор еще на ходу:
— Страшно рад видеть тебя, и спешу тебе сказать, до каких же пор ты будешь тут сидеть, дожидаясь нищей старости? В Москве тебя с колоколами бы встретили, ты представить себе не можешь, как тебя любят, как тебя читают в России…
— Как же это с колоколами, ведь они у вас запрещены.
Он забормотал сердито, но с горячей сердечностью:
— Не придирайся, пожалуйста, к словам. Ты и представить себе не можешь, как бы ты жил, ты знаешь, как я, например, живу? У меня целое поместье в Царском Селе, у меня три автомобиля… У меня такой набор драгоценных английских трубок, каких у самого английского короля нету… Ты что ж, воображаешь, что тебе на сто лет хватит твоей нобелевской премии?»
Нобелевской премии надолго не хватило, да и начавшаяся Вторая мировая война только усугубила тяжелое материальное положение.
В 1941 году, дошедший до крайней бедности, Бунин послал в Москву письмо бывшему другу:
«Алексей Николаевич, я в таком ужасном положении, в каком еще никогда не был, — стал совершенно нищ (не по своей вине) и погибаю с голоду вместе с больной Верой Николаевной.
У вас издавали немало моих книг, — помоги, пожалуйста, — не лично, конечно: может быть, Ваши государственные и прочие издательства, издававшие меня, заплатят мне за мои книги что-нибудь?»
Письмо было получено 2 мая, а 17 июня Толстой, всё хорошо обдумав, и, тем не менее, сильно рискуя, отправил следующее послание Сталину:
«Дорогой Иосиф Виссарионович, я получил открытку от писателя Ивана Алексеевича Бунина. Он пишет, что положение его ужасно, он голодает и просит помощи.
Мастерство Бунина для нашей литературы чрезвычайно важный пример — как нужно обращаться с русским языком, как нужно видеть предмет и пластически изображать его. Мы учимся у него мастерству слова, образности и реализму.
Бунину сейчас около семидесяти лет, но он еще полон сил, написал новую книгу рассказов. Насколько мне известно, в эмиграции он не занимался активной антисоветской политикой. Он держался особняком, в особенности после того, как получил Нобелевскую премию. В 1937 году я встретил его в Париже, он тогда же говорил, что его искусство здесь никому не нужно, его не читают, его книги расходятся в десятках экземпляров.
Дорогой Иосиф Виссарионович, обращаюсь к Вам с важным вопросом, волнующим многих советских писателей, — мог бы я ответить Бунину на его открытку, подав ему надежду на то, что возможно его возвращение на родину?
Если такую надежду подать ему будет нельзя, то не могло бы Советское правительство через наше посольство оказать ему материальную помощь. Книги Бунина не раз переиздавались Гослитиздатом.
С глубоким уважением и с любовью, Алексей Толстой».
Через три дня началась война, и письмо Толстого осталось без ответа.
Еще через четыре года Бунин узнает о смерти Толстого. Это известие настолько его потрясло, что на протяжении трех дней он только об этомбудет писать в дневнике:
«24.2.45. Суббота.
В 10 вечера пришла Вера и сказала, что Зуров слушал Москву: умер Толстой. Боже мой, давно ли все это было — наши первые парижские годы и он, сильный, как бык, почти молодой!
25.2.45.
Вчера в 6 ч. вечера его уже сожгли. Исчез из мира совершенно! Прожил всего 62 года. Мог бы еще 20 прожить.
26.2.45.
Урну с его прахом закопали в Новодевичьем…»
9 марта в письме литератору Я.Б.Полонскому Бунин напишет, что смертью Толстого « действительно огорчен ужасно — талант его, при всей своей пестроте, был все-таки редкий!»
Иван Алексеевич проживет ещё восемь лет, станет свидетелем Великой победы Советской Армии, побывает на приёме в советском посольстве, встретится с Константином Симоновым, который будет уговаривать вернуться на Родину, но своё решение остаться во Франции, не изменит.
Его последним приютом станет православное кладбище под Парижем Сент-Женевьев-де-Буа.
Так по-разному сложилась судьба двух писателей, достигших вершин литературной славы. У обоих она была непростой.
«Надо было Ивану Алексеевичу пережить войну и революцию, перестрадать острою болью крушение той России, которая его породила, — и оказаться на Западе чуть ли не беспаспортным.
Он не поддался и не сломился. Искусству, Родине, своему пониманию жизни остался верен. В нелегких условиях жил, трудился, рос. Дожил до огромного торжества», — написал о Бунине Борис Зайцев. И он же в книге «Мои современники» об А. Н. Толстом высказался так:
«…уехав в Россию, Алексей не ошибся. Нечего говорить, по таланту, стихийности (писал всегда с силой кита, выпускающего фонтан), в России соперников не имел./…/ Был ли душевно покоен? Не знаю. По немногому, оттуда дошедшему, благообразия в бытии его не было. Скорее тяжелое и неясное. Он любил роскошь, утеху жизни, но не весь был в этом. В живых его нет. И всё кажется, что его жизнь была очень уж мимолетной, такой краткой…»