Выпуск 5 (заключительный).

После возвращения с Капри в Россию,  в 1915 году,  Горький  предложил Бунину  печататься в журнале «Современник».

14 мая в письме он делился своими планами: « Иван Алексеевич, друг родной! Как бы хорошо снова собрать публику и заставить её читать честные книги!
Я уверен, что мы сможем сжаться в небольшой, но крепкий кулачок. При Вашей доброй помощи, разумеется».  

Еще через несколько месяцев у Горького появилась идея организации нового журнала «Летопись», сотрудничать с которым он просил Бунина.

 Тот  не отказался: «Доброе дело, желаю удачи, благодарю за приглашение, с удовольствием буду, если Бог даст, сотрудничать».  Более того, надеялся «там много печататься».  Подтверждением   востребованности его произведений в «Летописи» служат и следующие  строки из письма Горького: «Ваши стихи, Ваша проза – для «Летописи» и для меня – праздник. Это не пустое слово. Я Вас люблю – не смейтесь, пожалуйста. Я люблю читать Ваши вещи, думать и говорить о Вас. В моей очень суетной и очень тяжелой жизни Вы – м.б., и даже наверное – самое лучшее, самое значительное. Знали бы Вы, с каким трепетом читал я «Человека из Сан-Франциско», с каким восторгом вот эти стихи. Ведь Вы для меня великий поэт, первый поэт наших дней.

Извините мне эти излияния, но – Боже мой! – так редко счастье любоваться человеками».

Для «Летописи» Бунин  написал сначала рассказ «Казимир Станиславович»,  а затем «Аглаю».  На вопрос   о впечатлении от  последнего произведения,  Горький  ответил: «Тема «Аглаи» — чужда мне, но Вы написали эту вещь, точно старый мастер икону, — удивительно четко! /…/

А вообще – что же говорить? Вы для меня – первейший мастер в современной литературе русской, — это не пустое слово, не лесть, Вы знаете. /…/

Хочется видеть Вас, хочется много написать Вам, но – мои впечатления  — отвратительны, мысли – грустны. Я не люблю жаловаться и, однако, порою, так тяжко жить, что даже чувствуешь физическое недомогание, точно отравленный.

Что же будет с нами, Русью?/…/»

 Этот риторический вопрос со стороны Бунина остался без ответа, а еще через полгода пути писателей стремительно разошлись в разные стороны.

Как вспоминал Бунин, «в начале апреля 1917 года мы расстались с ним навсегда. В день моего отъезда из Петербурга он устроил огромное собрание в Михайловском театре, на котором он выступал с «культурным» призывом о какой-то «Академии свободных наук», потащил и меня с Шаляпиным туда. Выйдя на сцену, сказал: «Товарищи, среди нас такие-то…» собрание очень бурно нас приветствовало, но оно было уже такого состава, что это не доставило мне  большого удовольствия».

   11 мая Бунина вывел из себя « почти весь номер «Новой жизни» — травля кадетов. Горького статья особенно – нечто выдающееся по глупости, низости, наглости, злобе». В сентябре прошел слух, что  Алексей Максимович стал «товарищем министра Народного Просвещения».

 Ничего не изменила и попытка Горького поговорить с Иваном Алексеевичем  по телефону в дни начала большевистского переворота. Екатерине Павловне, супруге писателя он ответил, «что говорить нам теперь не о чем, что я считаю наши отношения с ним навсегда кончеными».

21 октября 1917 года   В.Н. Муромцева записала в дневнике:

« Ян говорил, что никогда не простит Горькому то, что он в правительстве».

  Знакомый Буниных Гальберштадт, навестивший их в Одессе в 1919 году считал, что «вступление Горького в ряды Правительства имело большое значение, это дало возможность завербовать в свои ряды умирающих от голода интеллигентов или работать на большевиков».

  Несомненно, это было еще одной причиной, объяснением  столь резкой неприязни Бунина к бывшему другу: «Человек, с которым у меня за целых двадцать лет не было для вражды ни единого личного повода, вдруг оказался для меня врагом, долго вызывавшим во мне ужас, негодование. С течением времени чувства эти перегорели, он стал для меня как бы несуществующим».

 По этому поводу Вера Николаевна размышляла на страницах одесского дневника 1918 года:

«Мне грустно, что все так случилось, так как Горького я любила. Мне вспоминается, как на Капри, после пения, мандолин, тарантеллы и вина, Ян сделал Горькому такую надпись на своей книге: «Что бы ни случилось, дорогой Алексей Максимович, я всегда буду любить вас».  Неужели и тогда Ян чувствовал, что пути их могут разойтись, но под влиянием Капри, тарантеллы, пения, музыки душа его была мягка, и ему хотелось, чтобы и в будущем это было бы так же».  

  Уже после смерти Ивана Алексеевича, пережившего Горького на 17 лет, в очерке «Италия»  она написала:

 «Горький один из редких писателей, который любил литературу больше себя. Литературой он жил, хотя интересовался всеми искусствами и науками, и, конечно, иметь собеседником Ивана Алексеевича (которого он всегда и неизменно до самой смерти ценил, несмотря на полный разрыв отношений) доставляло ему большое удовольствие /…/. Нужно сказать, /…/ на многое они смотрели по-разному, но все же  г л а в н о е  они любили по настоящему».