Литературно-мемориальный музей И.А. Бунина

БАЛАГУЛА

Балагула убегает и трясет меня.

Рыжий Айзик правит парой и сосет тютюн.

Алый мак во ржи мелькает — лепестки огня.

Золотятся, льются нити телеграфных струн.

«Айзик, Айзик, вы заснули!» — «Ха! А разве пан

Едет в город с интересом? Пан — поэт, артист!»

Правда, правда. Что мне этот грязный Аккерман?

Степь привольна, день прохладен, воздух сух и чист.

Был я сыном, братом, другом, мужем и отцом,

Был в довольстве… Все насмарку! Все не то, не то!

Заплачу за путь венчальным золотым кольцом,

А потом… Потом в таверну: вывезет лото!

<1906—1907>

БАБА-ЯГА

Гулкий шум в лесу нагоняет сон –

К ночи на море пал сырой туман.

Окружен со всех с четырех сторон

Темной осенью островок Буян.

А еще темней — мой холодный сруб,

Где ни вздуть огня, пи топить ее смей,

А в окно глядит только бурый дуб,

Под который смерть закопал Кощей.

Я состарилась, изболелась вся –

Десять сот годов берегу ларец!

Будь огонь в светце — я б погрелася,

Будь дрова в печи — похлебала б щец,

Да огонь — в морях мореходу весть,

Да на много верст слышен дым от лык…

Черт тебе велел к черту в слуги лезть,

Дура старая, неразумный шлык!

<1906-1908>

АЛЕКСАНДР В ЕГИПТЕ

К оракулу и капищу Сиваха

Шел Александр. Дыханием костра

Дул ветер из пустыни. Тучи праха

Темнили свет и рвали ткань шатра.

Из-под шатра с верблюда, в тучах пыли,

Он различал своих проводников:

Два ворона на синих крыльях плыли,

Борясь с косыми вихрями песков.

И вдруг упали вихри. И верблюды

Остановились: медленно идет

Песками змей, весь черный. Изумруды

Горят на нем. Глаза — как мутный лед.

Идет — и вот их двое: он, Великий,

И змей, дрожащий в солнечном огне,

Рогатый, мутноглазый, черноликий,

Весь в самоцветах пышных, как в броне.

«Склони чело и дай дорогу змею!» —

Вещает змей. И замер царь… О да!

Кто назовет вселенную своею?

Кто властелином будет? И когда?

Он, символ и зловещий страж Востока,

Он тоже царь: кто ж примет власть богов?

Не вы, враги. Грядущий бог далеко,

Но он придет, друг темных рыбаков!

<1906-1907>

ЭСХИЛ

Далеки дни, когда ты жил, и мифом

Теперь те дни нам кажутся. Ты страшен

Их древностью. Ты страшен тем, что ты,

Незримый в мире двадцать пять столетий,

Незримо в нем присутствуешь доныне,

И пред твоею славой легендарной

Бессильно Время. — Рок неотвратим,

Все в мире предначертано Судьбою,

И благо поклоняющимся ей,

Всесильной, осудившей на забвенье

Дела всех дел. Но ты пред Адрастеей

Склонил чело суровое с таким

Величием, с такою мощью духа,

Какая подобает лишь богам

Да смертному, дерзнувшему впервые

Восславить дух и дерзновенье смертных!

<1903-1906>

ШТИЛЬ

На плоском взморье — мертвый зной и штиль.

Слепит горячий свет, струится воздух чистый,

Расплавленной смолой сверкает черный киль

Рыбацкого челна на мели золотистой.

С нестройным криком голых татарчат

Сливается порой пронзительный и жалкий,

Зловещий визг серебряной рыбалки.

Но небо ясно, отмели молчат.

Разлит залив зеркальностью безбрежной,

И глубоко на золоте песка,

Под хрусталем воды, сияет белоснежный

Недвижный отблеск маяка.

<1903-1904>

ЧУЖАЯ

Ты чужая, но любишь,

Любишь только меня.

Ты меня не забудешь

До последнего дня.

Ты покорно и скромно

Шла за ним от венца.

Но лицо ты склонила –

Он не видел лица.

Ты с ним женщиной стала,

Но не девушка ль ты?

Сколько в каждом движенье

Простоты, красоты!

Будут снова измены…

Но один только раз

Так застенчиво светит

Нежность любящих глаз.

Ты и скрыть не умеешь,

Что ему ты чужда…

Ты меня не забудешь

Никогда, никогда!

1903 — 1906

ЧЕРНЫЙ КАМЕНЬ КААБЫ

Он драгоценной яшмой был когда-то,

Он был неизреченной белизны –

Как цвет садов блаженного Джинната,

Как горный снег в дни солнца и весны.

Дух Гавриил для старца Авраама

Его нашел среди песков и скал,

И гении хранили двери храма,

Где он жемчужной грудою сверкал.

Но шли века — со всех концов вселенной

К нему неслись молитвы, я рекой

Текли во храм, далекий и священный,

Сердца, обремененные тоской…

Аллах!   Аллах!   Померк  твой  дар   бесценный –

Померк от слез и горести людской!

<1903-1906>