«Современники И.А. Бунина: С.В. Рахманинов»

Выпуск 2.

Романсы «Ночь печальна» и «Я опять одинок» в исполнении артистки Салиной и певца Ф.А. Ошустовича звучали 26 октября 1912 года на вечерах Московского женского клуба и  Общества деятелей периодической печати и литературы в Большом зале

Политехнический музей

Политехнического музея  во время чествования Бунина с 25-летием начала  литературной деятельности. По воспоминаниям современников, в этом же зале, спустя три года  «красиво спел их» М.С. Куржиямский.   

Среди многочисленных телеграмм,  полученных юбиляром,   было и приветствие от Рахманинова: «Примите душевный привет от печального суходольского музыканта».

Сергей Рахманинов в Ивановке
В Ивановке

Вполне возможно, что так Сергей Васильевич  хотел подчеркнуть созвучность своего душевного состояния настроению рассказа Бунина «Суходол», опубликованного незадолго перед этим.  Об этом рассказе  спустя 20 лет  Галина Кузнецова писала в «Грасском  дневнике»:

«Перед вечером читала «Суходол» и потом долго говорила о нем с И.А. /…/  Удивительно, как это написано. Сначала не понимаешь даже, о ком и о чем читаешь, и почти это неинтересно. А потом оказываешься вовлеченным, зараженным, живущим в этом вместе с действующими лицами и сострадающим с ними. В русской литературе нет ничего похожего».

 Ещё одну свою новую книгу, «Чаша жизни», Бунин  послал Рахманинову в начале 1915 года .  27 апреля  от Сергея Васильевича пришло письмо:   “…Я Вас неизменно люблю и вспоминаю часто наши давнишние с Вами встречи. Грустно, что они теперь не повторяются. Очень благодарю Вас за присылку Вашей последней книги. Был тронут…”

27 марта Бунин   слушал  «Всенощное бдение» Рахманинова в Большом зале Российского Благородного собрания. О своих впечатлениях он писал одесскому художнику П. Нилусу:  «Кажется, мастерски обработал все чужое. Но меня тронули очень только два-три песнопения. Остальное показалось обычной церковной риторикой, каковая особенно нетерпима в служениях Богу».

 Строг и критичен Бунин был не только к другим, но и к себе, часто бывал недоволен написанным.  В дневнике  племянника Н. Пушешникова есть такие его слова: «Я всю жизнь испытываю муки Тантала. Всю жизнь я страдаю от того, что не могу выразить того, что хочется».

    Необычайно требовательным к самому себе, редко  удовлетворенным,    был и Рахманинов. Как вспоминал Андрей Седых, однажды он сказал: « В сезон даю пятьдесят концертов, а иногда и больше… и признаться: раз или два бываю доволен своей игрой… а об остальных выступлениях тяжело вспоминать. Плохо».

Но все, кому посчастливилось слушать его  выступление, поражались   не только высоким исполнительским мастерством, но и манерой  игры, внешним аскетизмом, за которым скрывалась яркая натура гениального музыканта. Специалисты отдавали дань его феноменальной технике, чувстве формы, ответственном отношении к деталям.   Для обычных же слушателей, «немузыкантов»,  как писал А. Седых, в игреСергея Васильевича, « был некий эффект колдовства. Он выходил на эстраду медленным, немного утомленным шагом; фрак сидел на нем удивительно – Сергей Васильевич всегда одевался у лучшего лондонского портного. Сдержанно раскланивался с публикой, усаживался за инструмент и, на несколько секунд, как бы задумывался. У него были особенные руки: большие, очень красивые, с длинными и в то же время мягкими пальцами, и он как-то особенно решительно клал их на клавиши. /…/Он начинал обычно спокойно, почти сурово, но постепенно звук нарастал, игра становилась динамичной, — слушатели вдруг чувствовали себя во власти необычайного мастера и сидели, как заколдованные».

Таким видели Рахманинова на эстраде. А в жизни он был  другим — вдумчивым  и сосредоточенным.   Говорил голосом ровным, глухим, очень тихим, так что приходилось, по словам Веры Николаевны, « слушать с большим напряжением».  Его отличали  аккуратность во всем, необычайная пунктуальность, внимательность и чуткость к любому человеку.

Правда,  разговор с тем, с кем не был хорошо знаком, или журналистами,  как вспоминал Седых, «завязывался с трудом. Но стоило коснуться темы, которая волновала или интересовала его, оживал, но никогда не впадал в суетливость и не старался переговорить собеседника».  В одном из интервью он рассказывал  ему о своем детстве:    

«Мать начала  давать мне уроки музыки с четырехлетнего возраста. С дедом, прекрасным пианистом, разыгрывал в четыре руки «Собачий вальс». А вот отец был военный и против музыкального образования возражал: «Какая же это профессия для дворянина, — быть музыкантом?».
Все мое детство связано с музыкой. Провинившихся детей ставят в угол, а меня ставили под рояль. И это наказание представлялось  мне самым постыдным… по настоянию моего двоюродного брата Зилоти мать отвезла меня в Москву и отдала в музыкальную школу Зверева /…/

Рахманинов и А. Зилоти

Чайковский видел мой первый этюд. Зверев ему показал. А спустя год, на экзамене в консерватории, подал ему свою работу «Песню без слов». Было мне тогда четырнадцать лет. Экзаменаторам понравилось, — они поставили пять с плюсом. А Чайковский взял бумагу и что-то к ней приписал – только недели две спустя  я узнал, что он приписал мне еще три плюса…»

Непередаваемым был талант Рахманинова и как аккомпаниатора. Н.Д. Телешов, организатор знаменитого литературного кружка «Среда», в заседаниях которого участвовал весь цвет тогдашней реалистической русской литературы,  в «Записках писателя» вспоминал один осенний вечер 1904 года, совершенно исключительный по впечатлению.

«Меня внезапно известили, что сегодня вечером у меня будут гости, и много гостей /…/ Шаляпин, как только вошёл, сейчас же заявил нам шутливо:
— Братцы! Петь до смерти хочется!
Он тут же позвонил по телефону и вызвал Сергея Васильевича Рахманинова, и ему тоже сказал:
— Серёжа! Возьми скорее лихача и скачи на «Среду». Петь до смерти хочется. Будем петь всю ночь! Рахманинов вскоре приехал. Шаляпин не дал ему даже чаю напиться. Усадил за пианино — и началось нечто удивительное.  /…/

Шаляпин и Рахманинов

Шаляпин поджигал Рахманинова, а Рахманинов задорил Шаляпина. И эти два великана, увлекая один другого, буквально творили чудеса. Это было уже не пение и не музыка в общепринятом значении — это был какой-то припадок вдохновения двух великих артистов…
Как сейчас вижу эту большую комнату, освещённую только одной висячей лампой над столом, за которым сидят наши товарищи и все глядят в одну сторону, туда, где за пианино видна чёрная спина Рахманинова и его гладкий стриженый затылок. Локти его быстро двигаются, тонкие длинные пальцы ударяют по клавишам. А у стены, лицом к нам, — высокая стройная фигура Шаляпина.  /…/

Рахманинов умел прекрасно импровизировать, и когда Шаляпин отдыхал, он продолжал свои чудесные экспромты, а когда отдыхал Рахманинов, Шаляпин садился сам за клавиатуру и начинал петь русские народные песни. А затем они вновь соединялись, и необыкновенный концерт продолжался далеко за полночь».


(продолжение в следующем выпуске)

С.В. Рахманинов, Современники И.А. Бунина, Ф.И. ШаляпинPermalink

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *