4 июня филиалу Елецкого городского краеведческого музея литературно-мемориальному музею И.А. Бунина исполняется 35 лет. Много это или мало? Для человеческой жизни — это период расцвета, время, когда уже удается добиться чего-то и получить то, к чему стремился, время результативных и эффективных решений, потрясающих находок и открытий. Всё это верно и для музея, только он по-прежнему остается молодым и продолжает развиваться. Оглядываясь назад, понимаешь, что пройден немалый путь. Потребовались усилия многих людей на протяжении нескольких десятилетий, начиная с момента предложения об организации музея до его открытия, чтобы претворить в жизнь задуманное.
Небольшой мещанский дом с первоначально достаточно скромной экспозицией с годами постепенно превратился в один из самых посещаемых и востребованных туристических объектов не только Ельца, но и Липецкой области.
Сегодня бунинский музей хорошо знают не только в нашей стране, но и за рубежом. Число посетителей, давно перевалило за 600 000. Не менее впечатляет и список стран иностранных туристов: Австрия, Австралия, Алжир, Бразилия, Великобритания, Германия, Греция, Гондурас, Италия, Испания, Иран, Канада, Китай, Панама, Польша, США, Турция, Чехословакия, Франция, Финляндия, Шотландия, Эквадор, Япония, Южная Корея, Непал; Казахстан, Беларусь, Молдова, Украина, Эстония, Литва…
Но самыми дорогими посетителями являются для нас, конечно же, соотечественники. Они приезжают сюда из самых разных городов нашей необъятной Родины, чтобы не только узнать что-либо новое о любимом писателе, но и прикоснуться к частичке истории древнего города, воспетого на страницах книг первого русского Нобелевского лауреата по литературе.
Писатели и поэты, известные режиссеры и артисты,
буниноведы и театральные критики,
ученые и бизнесмены, другие гости города,
школьники и студенты,
переступая порог музея, попадают в дом, который, как замечают многие, «хранит дух Бунина».
По мнению большинства экскурсантов, здесь незримо ощущается его присутствие, становятся ближе и понятней многие строки замечательных произведений, воскресает давно минувшее прошлое той России, которую он хорошо знал и любил. А ещё возникает большое желание непременно перечитать его книги, или познакомиться с ними впервые.
Впечатление, что попадаешь в ХIХ век, необычайно усиливается во время театрализованных экскурсий «В гостях у мещанки А.О. Ростовцевой» и «Час из далекого прошлого». Их главные действующие лица, и особенно юный гимназист Иван Бунин, надолго остаются в памяти.
27 мая 2023 года Санкт-Петербургу исполняется 320 лет. Этот большой и красивый город, который нередко называют «северной столицей», в жизни и творчестве И.А. Бунина занимал особое место. Здесь писатель побывал более 40 раз. В петербургском журнале «Родина» увидели свет его первые стихотворения, а в знаменитом зале Кредитного общества состоялось дебютное выступление с чтением рассказа «На край света». В «Автобиографической заметке» Бунин вспоминал: «В январе 1895 года, бросив службу, я впервые попал в Петербург, видел некоторых писателей, Михайловского, Кривенко, который отнесся ко мне с истинно-отеческой нежностью». В романе «Жизнь Арсеньева» первое впечатление от города воссоздано так: «Петербург мне показался уже крайним севером. Извозчик мчал меня в сумрачной вьюге по необыкновенным для меня своей стройностью, высотой и одинаковостью улицам к Лиговке, к Николаевскому вокзалу. Был всего третий час, но круглые часы на казенной громаде вокзала уже светились сквозь вьюгу. Я остановился в двух шагах от него, в той стороне Лиговки, что идет вдоль канала. Тут было ужасно, – дровяные склады, извозчичьи постои, чайные, трактиры, портерные. В номерах, что посоветовал мне извозчик, я долго сидел, не раздеваясь, глядя с высоты шестого этажа в бесконечно грустное окно, в предвечернюю снежную муть, весь плывя от усталости, вагонной качки… Петербург! Я чувствовал это сильно: я в нем, весь окружен его темным и сложным, зловещим величием». И, тем не менее, город будущему нобелевскому лауреату понравился.
Со временем он стал для него местом полезных и приятных встреч. В популярных литературных салонах Бунин познакомился с известными писателями, критиками, издателями. Д.Н. Мамин-Сибиряк, Ф.Ф. Фидлер, С.Я. Елпатьевский, И.Ф. Анненский, В.Г. Короленко, К.М. Станюкович, К.С. Баранцевич, П.В. Засодимский, Ф.К. Сологуб — вот далеко не полный список тех, с кем довелось подружиться в северной столице. С приемной дочерью издательницы А.А. Давыдовой, Марией, будущей женой А.И. Куприна и ее подругами он неоднократно бывал на спектаклях прославленных петербургских театров: “Мариинки” и “Александринки”.
Всероссийское литературное признание также пришло к нему в Петербурге. В 1903 и 1909 годах Иван Алексеевич был отмечен высшими литературными наградами Императорской Академии наук – Пушкинскими премиями; а, спустя несколько лет, за рецензии литературных трудов, представленных на премию имени А.С. Пушкина, ему были вручены золотые медали (1911, 1915 гг.). В 1909 году Императорская академия наук избрала писателя Почетным академиком по разряду изящной словесности.
До сегодняшнего дня город сохранил свою уникальность, неповторимый исторический облик. Если немного помечтать, то можно представить, что предстало бы взору Бунина спустя сто лет с его первого приезда сюда, правда, не зимой, а в летнее время. И это легко можно сделать, посмотрев следующие фотографии.
Петропавловская крепость.Инженерный (Михайловский) замок.Государственный Русский музей.Государственный Эрмитаж.Академия художеств.Академия наук СССР.Решетка Летнего сада.Исаакиевский собор.Арка Главного штаба.Адмиралтейство.Стрелка Васильевского острова.
24 мая 1907 года, возвращаясь из путешествия по Ближнему Востоку, Иван Алексеевич Бунин и Вера Николаевна Муромцева проездом оказались в Киеве. В их распоряжении было всего несколько часов, которые можно было потратить на осмотр города.
Владимирский собор (начало ХХ века)
И супруги решили побывать в недавно построенном Владимирском соборе, росписи которого были выполнены лучшими в ту пору художниками: Виктором Васнецовым, Михаилом Нестеровым, Михаилом Врубелем, Павлом Сведомским, Вильгельмом Котарбинским. « Когда мы вошли в собор,— вспоминала Муромцева, — кончалась обедня, которую мы и достояли. Собор новый, — слишком все блестит и нет того страха Божьего, который я ощутила в Софийском». Вера Николаевна, до этого видевшая храм и его внутреннее убранство по снимкам, не могла наглядеться на Богоматерь кисти Васнецова, восхищаясь «тонкостью овала лица и влекущими византийскими глазами».
«Богоматерь с младенцем»
Казалось, что Царица Небесная легко и неторопливо идет навстречу, неся грешному миру своего Сына… Её бледное, озаренное внутренним светом лицо было необыкновенно прекрасно, а большие, полные печали и любви глаза смотрели ласково и участливо. Как выяснилось впоследствии, этот удивительный образ художник создавал около двух лет из 11, которые ушли у него на большую часть росписей этого великолепного храма.
Внимание же Бунина привлекла другая васнецовская работа: «Страшный Суд». Стоял он перед ним очень долго.
«Страшный суд» (1885 — 1896 г.)
Врезался в память и образ Бога-Отца, выполненный на одном из куполов.
«Бог Саваоф» (1885 — 1896 г.)
Вполне возможно, именно об этой фреске он упоминал в стихотворении «Саваоф», написанном спустя год:
«Я помню сумрак каменных аркад, В средине свет — и красный блеск атласа В сквозном узоре старых царских врат, Под золотой стеной иконостаса. Я помню купол грубо-голубой: Там Саваоф с простертыми руками, Над скудною и темною толпой, Царил меж звезд, повитых облаками».
С творцом так понравившихся росписей, Виктором Михайловичем Васнецовым, писатель был знаком хорошо. Встречались на заседаниях литературно-художественного кружка «Среда», Москве и Ялте в 1900 году.
«Северная земля» (1899 г.)
За талант и художественное мастерство он называл его и младшего брата Аполлинария, уроженцев Вятской губернии, русскими самородками и ставил в один ряд с Ломоносовым и Шаляпиным. Стоит отметить, что Бунин очень хорошо разбирался в живописи, интересовался этим искусством, имел множество знакомств с мастерами кисти, среди которых, помимо братьев Васнецовых, были Нестеров, Коровин, Репин, Поленов, Левитан. Не прошла бесследно и многолетняя дружба с одесскими художниками: Буковецким, Костанди, Куровским и др. Как писал его друг, художник и беллетрист П.А. Нилус, «своих друзей-художников Бунин слегка побаивался: уж очень они решительно нападали на него за неумение отличать оттенки цветов, и с большим вниманием прислушивался к их бесконечным разговорам о природе, искусстве. Нужно сказать, что художники любят вслух выражать свои впечатления, и тут — то Бунин особенно живо понял, что небо и море не только голубого цвета, что есть теплые и холодные тона, что небо отражается не только на крышах и в воде, но облекает все предметы своим отражением, что луна бывает серебряной, и золотой, и красноватой, а ночное небо зеленоватым, и розоватым, и золотистым, и что солнце и луна насыщают светом испарений воздух, землю…»
«Затишье» (1881 г.)
Общение с ними научило его обращать внимание на множество цветов и их оттенков и уметь описывать их.
О том, как это непросто, Иван Алексеевич говорил: «Я всю жизнь испытываю муки Тантала. Всю жизнь страдаю от того, что не могу выразить того, что хочется… как сказать обо всей этой красоте, как передать эти краски, за этим жёлтым лесом дубы, их цвет, от которого изменяется окраска неба…» И тем большее восхищение испытывал перед полотнами настоящих мастеров. Картины Васнецова были особенно созвучны его мировосприятию.
«Нищие- певцы (Богомольцы)» (1873 г.)
Пейзажные зарисовки или сюжеты из народной жизни трогали реалистичностью изображения, будили воспоминания детства. Бунин, так же, как и Васнецов, мог сказать:
«… если все припоминать, все лица, с которыми встречался и жил, так всех подробностей наберется бесконечная вереница — придется вспомнить и детские годы, как я жил в селе среди мужиков и баб и любил их не «народнически», а попросту, как своих друзей и приятелей, — слушал их песни и сказки…».
Еще больше
привлекали Ивана Алексеевича исторические, былинные сюжеты картин художника.
11 марта 1900 года Валерий Брюсов записал в дневнике: «В Москве опять был Бунин. Заходил ко мне. Потом я был у него в каких-то странных допотопных меблированных комнатах с допотопными услужающими. Бунин только что вернулся с Михеевым от Васнецова. Восторгались оба безумно его новой картиной «Баян».
«Баян» (1910 г.)
Бунин, смолоду
плененный «Словом о полку
Игореве», и даже посетивший места сражений Игорева войска, увидел на
полотне удивительный по убедительности и
силе эпизод древнерусской истории. Художник
смог как нельзя лучше передать навеянную
«Словом» обстановку, состояние природы и людей. Это и высокий холм, на котором во время тризны
собравшиеся воины слушают древнее
предание из уст седовласого гусляра ; и их
сосредоточенные, суровые лица; и низкое серое небо с гонящими ветром облаками, и едва заметная вдали река… Более того, главное действующее лицо,
Баян – княжеский певец и сказитель, также упоминался в «Слове о полку Игореве».
Подобное сильное впечатление произвела на Бунина и другая картина Васнецова «Витязь на распутье». Итогом стало появление стихотворения «На распутье» («На распутье в диком древнем поле…») в 1900 году.
Критик Стасов описал эту картину Васнецова так: «Витязь» его принадлежит к лучшему, что он до сих пор сделал. Это род тяжелого, немножко неуклюжего (как и следует) Руслана, раздумывающего о своей дороге на поле битвы, где валяющиеся на земле кости и черепа поросли «травой забвения». Большой с надписью камень, торчащий из земли, богатырский конь, грузный, лохматый, ничуть не идеальный и в самом деле исторический, такой, на каких должны были ездить Ильи Муромцы и Добрыни и которых найдешь сколько угодно даже и до сих пор по России, унылость во всем поле, красная полоска зари на дальнем горизонте, солнце, играющее на верхушке шлема, богатые азиатские доспехи на самом витязе, его задумчивый вид и опустившаяся на седле фигура — все это вместе составляет картину с сильным историческим настроением».
«Витязь на распутье» 1882 г.
О надписи на камне Виктор Михайлович в письме от 5 ноября 1898 года к В.В. Стасову пояснял: «Как пряму ехати — живу не бывати — нет пути ни прохожему, ни проезжему, ни пролётному». Следуемые далее надписи: «направу ехати — женату быти; налеву ехати — богату быти» — на камне не видны, я их спрятал под мох и стёр частью». А вот Бунин строки, пропущенные на картине Васнецова, изменяет по-своему, выражая мысль об опасности любого из возможных направлений:
«На распутье люди начертали Роковую надпись: «Путь прямой Много бед готовит, и едва ли Ты по нем воротишься домой. Путь направо без коня оставит — Побредешь один и сир, и наг, — А того, кто влево путь направит, Встретит смерть в незнаемых полях…»
В первых числах октября 1900 года, когда стихотворение «На распутье» готовилось к печати в «Книжках «Недели», автор в письме к М.О. Меньшикову просил указать посвящение его В.М. Васнецову. По техническим причинам сделать это оказалось невозможно, и только 5 января 1903 года в вышедшем в издательстве «Знания» 2 томе сочинений Бунина оно появилось с посвящением художнику.
«После побоища Игоря Святославича с половцами»
Созвучность поэзии Бунина полотнам Васнецова не осталась незамеченной современниками. Литературный критик Ю. Айхенвальд писал : «Так сочетается в Бунине прошедшее и настоящее, что даже природа лежит перед ним не только теперешняя, но и старая, сказочная – такая, какой она была тогда, когда мелколесьем скакал древний князь и сорока нагадала ему смерть его сына, когда «солнце мутное Жар-Птицей горело в дебрях вековых», и ковыль расстилался перед полком Игоревым, и воткнутое в курган торчало копьё мертвого богатыря, и Баба-Яга ругала себя… вся эта стихия Васнецова близка и Бунину».
«Сказка» (1880 г.)
Обращался
Бунин к Васнецову и по поводу оформления своих книг.
Уделявший этому пристальное внимание, включая качество бумаги, шрифт, рисунки, и выступая за строгость и простоту, он полагал, что текст и иллюстрация должны составлять определенную целостность. В этом плане интересен фрагмент его письма В.Я. Брюсову 4 октября 1900 года. Иван Алексеевич, извиняясь, что из-за неотложных дел не смог подготовить рукопись сборника «Листопад» для издания «Скорпионами» «в надлежащем виде», сообщал: « Мы говорили с Сергеем Александровичем Поляковым, и он дал мне право делать поправки в корректуре и даже перемещения. /…/ Относительно рисунка на обложку /…/ предлагает выбрать из Васнецова заставку. Сообщите мне, какую выберете, а я выпрошу у Васнецова».
Уже одна эта последняя фраза красноречиво говорит о
дружеских отношениях поэта и художника.
Симпатия, уважение и искреннее восхищение даром слова как нельзя лучше передает и
телеграмма Васнецова осенью 1912 года, когда отмечалось 25-летие
литературной деятельности Бунина:
Н. Кузнецов Портрет В.М. Васнецова. 1891 г.
«От души поздравляю Вас с праздником Вашего юбилея дай Вам Бог здоровья и сил долго и долго радовать и утешать нас Вашими стихами и рассказами».
И тогда же Л. Клод в статье «Певцу Листопада»,
посвященной юбиляру в газете «Саратовский вестник» (№ 237) написал:
«Тонко и проникновенно рисует он пейзаж родного края – просто и тепло, как Левитан, /…/ захватывая, как Нестеров, молитвенной сосредоточенностью, /…/ как Васнецов, заставляя проникнуться вещим духом сказки. /…/
Краски Бунина ярки, ясен и четок рисунок – настолько, что слово местами прямо граничит с живописью».
Как и бунинское, творчество Васнецова было глубоко национальным, пронизано народной поэзией, близко и понятно каждому. М.В. Нестеров писал: «В.М. Васнецов был истинным художником и никем и ничем иным быть он не мог… И то, что оставил нам Васнецов в наследство, не всякому удается оставить …»
Сам же Виктор Михайлович считал:
«Богатыри» 1881 — 1898 г.
«Мы только тогда и внесём свою лепту в сокровищницу всемирного искусства, когда все силы свои устремим на развитие своего родного искусства…изобразим и выразим красоту, мощь, смысл родных наших образов, нашей русской природы и человека, нашей настоящей жизни и нашего прошлого, наши грёзы, нашу веру и сумеем в своём, истинно национальном, отразить вечное, непреходящее».
9 мая 1945 года… Долгих четыре года, ценой миллионов жизней советских людей была завоевана Победа над фашистской нечистью. Героизм, мужество, отвага и самопожертвование солдат и офицеров на полях жестоких сражений остались и по-прежнему живы в воспоминаниях очевидцев, в военной кинохронике и художественных фильмах, литературных произведениях и в живописи. Предлагаем вашему вниманию виртуальную выставку картин разных художников, посвященных Великой Отечественной войне.
В
интервью американскому журналисту в 1934 году Рахманинов сказал: «Уехав из России, я потерял желание сочинять. Лишившись родины, я
потерял самого себя. У изгнанника, который лишился музыкальных корней, традиций
и родной почвы, не остаётся желания творить, не остается иных утешений, кроме
нерушимого безмолвия нетревожных воспоминаний».
Не мог забыть
Родину и Бунин. Вдали от неё, погружаясь
воображением в прошлое, на бумаге под его стремительным пером, оживали
впечатления давних лет, русские поля и
перелески, косцы на лугу, постоялые дворы, монастыри и трактиры былой Руси,
страдания, боль и любовные волнения молодости. Так появились во Франции «Жизнь Арсеньева»,
«Митина любовь», многочисленные рассказы. Соотечественники
читали их, мысленно возвращаясь домой, в
прежнюю Россию, в прежнюю жизнь… Произведения русских эмигрантов находили
отклик и в душе композитора, который считал
чтение самым приятным времяпровождением.
Младшая дочь Рахманинова Татьяна вспоминала, что Сергей Васильевич «очень любил Ивана Алексеевича… любил его
стихотворения, рассказы, говорил, что Иван Алексеевич все по-особенному слышит,
рассказал даже, как он поправил какое-то слово, когда отец читал, и научил его,
как его произносить нужно, — и о внутренней музыкальности стихов его говорил, и
о том, как Иван Алексеевич читал вслух…
Не
было большего удовольствия для отца, как подарить ему хорошую книгу.А Ивана Алексеевича он читал часто».
Нападение фашистской Германии на СССР были
восприняты с огромной болью большинством
русских эмигрантов. С мучительной
остротой Рахманинов переживал падение каждого города и ужасно волновался за
судьбу родины.
И до этого оказывающий помощь нуждающимся
соотечественникам — инвалидам,
голодающим в России, старым
друзьям в Москве и Петербурге, русским студентам в Париже, – теперь он передавал через посольство гонорары от
концертов на медицинскую помощь русской армии, посылал через американский
Красный Крест посылки русским военнопленным.
В 1942 году, незадолго до смерти, на одном из чеков с пожертвованием в советское
консульство, Рахманинов приписал: «От
одного из русских посильная помощь русскому народу в его борьбе с врагом. Хочу
верить, верю в полную победу!»
Верил в победу и освобождение родины и Бунин. Как вспоминал журналист А.В. Бахрах, на грасской вилле «Жаннет» ежедневно по радиоприемнику нобелевский лауреат « силился поймать Лондон или Швейцарию /…/. В своей комнате он развесил огромные карты Советского Союза и внимательно следил за штабными сводками, негодуя, когда какую-нибудь местность, упомянутую в этих сводках, он не находил на своих картах. Только когда нацистские армии приникли слишком далеко вглубь советской территории, перестал он делать отметки на картах, «чтобы не огорчаться».
Вилла «Жаннет»
А вот еще одно свидетельство писателя А. П. Ладинского: «Во время оккупации Франции гитлеровцами он решительно отказался от всякого сотрудничества с ними, не напечатал при них ни одной строчки и искренне радовался победам советских армий. Об этом он не раз говорил и писал: «Горячо радуюсь победам России…». В другом: «Хочу домой…»
Рахманинов не дожил до Победы своей горячо любимой
Родины. Он скончался 28 марта 1943 года в Америке.
Иван
Алексеевич услышал об этом по радио. Заплакал, а потом несколько дней ни с кем не
разговаривал. Переживала и Вера Николаевна. 29 марта она записала:
«…все
застилает смерть Рахманинова. В «Эклерер де Нис» есть уже сообщение «Великий
композитор». Не дожил он до конца войны, до свидания с Таней /дочерью/, до
возможности вернуться на родину».
Сергея Васильевича похоронили на кладбище Кенсико, близ
Нью-Йорка.
В 1958 году,
молодой американский пианист Харви Ван Клиберн, победитель Международного конкурса имени Чайковского в
Москве, привез из России и посадил на могиле Рахманинова куст сирени в память о
русской земле, которая подарила миру неповторимого музыканта.
Спустя три года друзья встретились уже в Париже. 5 мая 1933 года С.В. Рахманинову исполнилось 60 лет. Бунин присутствовал на торжественном приёме по этому случаю. Получив приглашение, он писал: “…Дорогой Сергей Васильевич, простите, не хотел писать в пространство, куда-то вдаль, теперь же, когда Вы близко, ощутимо, от всей души приветствую Вас, целую и желаю еще многих лет сил, здоровья, благополучия и всяческих возможностей продолжать свое славное поприще, гордость русскую и всемирную, Ваш Иван Бунин”.
Через полгода, 10 ноября, Рахманинов стал одним из первых, кто поздравил Ивана Алексеевича с присуждением Нобелевской премии. “Искренние поздравления от господина из Нью-Йорка” – телеграфировал он. О тех днях своего долгожданного триумфа Бунин потом будет рассказывать другу на обеде в парижской квартире Рахманинова 31 марта 1937 года. Вспоминал об этом общий знакомый, врач В. М. Зернов:
«
Помню Бунина-лауреата на обеде у Рахманинова. Сергей Васильевич слушает
внимательно и словно немного
снисходительно, как Бунин рассказывает о происхождении своего древнего рода, о своей поездке в Стокгольм. /…/ И кажется
мне, что Бунину это нужно, нужен и
древний род и торжество его признания, и слава, и хочется, чтобы эта
слава была мировой, всемирной, с лаврами, цветами и рукоплесканиями.
А
Рахманинов слушает его, как царь, владеющий безграничным царством, для которого
вся эта слава и блеск только «суета и
томление духа». Но слушает его доброжелательно, с живым интересом,
иногда вставляя немного шутливые замечания».
В июле 1937 года Бунины побывали на швейцарской вилле Рахманинова «Сенар» в окрестностях Гертенштейна. Участок земли на берегу озера для её постройки Рахманинов купил в августе 1930 г.
Название супруги придумали сами, взяв первые слоги от своих имен (Сергей и Наталья) и прибавив начальную букву фамилии. Построенный спустя четыре года дом в стиле модерн по последнему слову техники и комфорта того времени, был красив и уютен.
Вокруг него – удивительной красоты сад, где Рахманиновы, наряду с деревьями и кустарниками посадили очень много роз и других цветов. На Ивана Алексеевича вилла произвела очень большое впечатление. Он вспоминал о «Сенаре» как о чудесной усадьбе на берегу Люцернского озера, где они провели «прекрасный вечер».
Рахманинов за работой в саду. 1938 г.
Встреча оказалась недолгой, на другой день Бунины должны были уехать, так как Иван Алексеевич ездил с чтениями по городам Швейцарии: Женева, Гертенштейн, Монтрё, Лозанна. В отличие от Рахманинова, публичные выступления Бунин не любил. «…Труднее этого заработка – чтениями – кажется, ничего нет. Вагоны, отели, встречи, банкеты – и чтения – актерская игра, среди кулис, уходящих /…/ вверх, откуда несёт холодным сквозняком», — писал он в дневнике во время турне по Балтийским странам в 1938 году.
В 1955 году, спустя восемнадцать лет, младшая
дочь Рахманинова Татьяна Конюс, которая
дружила с Верой Николаевной, прислала ей
открытку с изображением «Сенара»:
«Дорогая Вера
Николаевна, помните ли Вы этот дом? С тех пор, что Вы здесь были, деревья очень
выросли и сад стал красивый. В доме – всё то же. Портрет Ивана Алексеевича на
том же месте».
В саду Рахманиновы посадили три берёзки как память о родной земле, но они очень плохо приживались и требовали многих хлопот, как бы безмолвно утверждая, что вдали от родной земли расти тяжело.
Ни красота швейцарской природы, ни ощущение самого безопасного места Европы, ни уютная вилла и её великолепный сад не могли заменить Рахманинову родной земли. Сын Шаляпина, Федор, рассказывал: «Сколько раз, бывало, часами вспоминали мы картины нашей родины. Берёзовые рощи, бесконечные русские леса, пруд на краю деревни, покосившиеся бревенчатые сарайчики и дожди, наш осенний, мелкий, частый дождик…» Подтверждал это и журналист А.Седых: «Разлуку с родиной Рахманинов переживал очень мучительно. Когда говорил о России, взгляд становился пристальным, в нем загорался какой-то огонь и временами ему трудно было сдерживать слезы».
Друзья встретились в сентябре 1925 года в Грассе на вилле, которую снимали Бунины. Вера Николаевна сделала несколько записей в дневнике:
«12 сентября. …В шестом часу приехал Рахманинов. Посидел около часу. Он с семьей в Канн. Большая вилла, своя машина, на которой они приехали из Германии. Он очень мне понравился. Звал к себе. По-видимому, к Яну относится очень хорошо …
Канны
24 сентября .…Вспоминаю обед у Рахманиновых…. Трогательное отношение к Чехову. Все просил Яна порыться в памяти и рассказать об Антоне Павловиче. Ян кое-что рассказал. Рахманинов очень заразительно смеялся. Рассказал, что когда он был еще совершенно неизвестным, он в Ялте аккомпанировал Шаляпину. Чехов сидел в ложе. В антракте он подошел к нему и сказал: «А знаете, вы будете большим музыкантом». Я сначала не понял и удивленно посмотрел на него, — продолжал С.В. – а он прибавил: «У вас очень значительное лицо».
Новая встреча в Грассе состоялась через год. Сергей Васильевич познакомил Буниных с семьёй. 18 сентября 1926 года Вера Николаевна записала: «Были у нас Рахманиновы. Очень приятна и мила его жена. Женственна, проста и добра…»
С дочерьми Ириной и Татьяной
Через несколько дней супруги побывали у Рахманиновых
в гостях. Как выразилась Вера Николаевна, «
от всей семьи осталось необыкновенное приятное и легкое впечатление. Дочери
очаровательные…” Чувствовалось, что
в семье царили взаимопонимание, поддержка и любовь. И это было действительно, так.
Сергей и Наталия Рахманиновы
Как воспоминала
двоюродная сестра композитора А.А. Трубникова, семьянином Сергей Васильевич был
прекрасным, любил жену «горячо и искренне всю жизнь, и до смерти
она была его лучшим другом. Девочек своих, своих «гуленек», он нежно любил и
окружил заботой и лаской».
А вот запись Ивана Алексеевича: «16 – Х – 26. Вчера Рахманинов прислал за нами свой удивительный
автомобиль, мы обедали у него, и он, между прочим, рассказал об известном
музыканте Танееве: был в Москве концерт Дебюси, и вот, в антракте, один
музыкальный критик, по профессии учитель географии, спрашивает его: «Ну, что
скажете?» Танеев отвечает, что ему не нравится. И критик ласково треплет его по
плечу и говорит: «Ну, что ж, дорогой мой, вы этого просто не понимаете, не можете
понять». А Танеев в ответ ему еще
ласковее: «Да, да, я не знал до сих пор, что для понимания музыки не нужно быть
30 лет музыкантом, а нужно быть учителем географии».
Летние встречи в Грассе, хоть и не долгие, продолжались еще несколько лет, о чем Вера Николаевна делала лаконичные записи.
Вилла «Бельведер»
«2 августа 1929. «А дома нас ждали гости – Рахманиновы, приехавшие на неделю сюда в своей машине. Он был в отличном сером костюме и новой шляпе /…/ у неё синематографический аппарат, — снималаВ Рахманинове чувствуется порода и та простота, что была присуще нашим барам».
3 августа. Подъехали Рахманиновы, он, как всегда, прост, мил и благостен».
9
мая 1930 г.«Обед у
Рахманиновых. Сергей Васильевич очень любезен./…/ жаловался,
что в музыке царит модерн».
Запись о встрече 1930 года есть и у Галины Кузнецовой в «Грасском дневнике»:
Рахманинов и Бунин
«3 августа .…Иван Алексеевич ждал Рахманинова с дочерью (Таней), приехавших на несколько дней в Канны. Сели, заговорили. У Тани оказался с собой американский аппарат, маленький синема, который она наводила поочередно на всех нас. Одеты оба были с той дорогой очевидностью богатства, которая доступна очень немногим… Во время обеда я часто смотрела на него и на Ивана Алексеевича и сравнивала их обоих – известно ведь, что они очень похожи, — сравнивая также и их судьбу. Да, похожи, но Иван Алексеевич весь суше, изящнее, легче, меньше, и кожа у него тоньше и черты лица правильнее».
Иван Алексеевич Бунин любил детей, которые были для него воплощением чистоты, непосредственности и радости. Как вспоминала художница Т.Д. Муравьёва — Логинова, когда «они встречались на его пути — умел с ними говорить, как кудесник, как чародей, и покорял их сердца!» Поэтесса Ирина Одоевцева, случайно зайдя к Буниным в Париже, стала свидетельницей его танца с Олечкой Жировой. Её удивлению не было предела: «надменный, гордый Нобелевский лауреат, казалось, превратился в семилетнего мальчика и самозабвенно, восторженно скакал и прыгал вокруг стола с прехорошенькой маленькой девочкой. Увлеченной танцем, он даже не повернулся, чтобы узнать, кто пришел. /…/ в тот день мне было дано впервые увидеть совсем другого, нового Бунина. Я и не предполагала, что в нем столько детского и такой огромный запас нежности». Впоследствии она записала фрагмент одного разговора с Иваном Алексеевичем на эту тему:
«А детей, хотя у меня и нет «родительской страсти», я все-таки очень люблю, — задумчиво говорит он. — Да, я очень люблю детей. Милых, добрых, умных, как почти все дети. Ведь злые, капризные, глупые дети исключение. Они почти всегда карикатуры своих родителей. В моей семье, хоть нас никак не воспитывали и мы были на редкость свободны, все дети, каждый по-своему, были милы, добры и умны. Должно быть, оттого, что у нас были по-настоящему хорошие родители. /…/ Как это ни странно, мне очень редко приходилось по-настоящему сталкиваться, сближаться с детьми. Их как-то всегда было мало вокруг меня, в моей жизни и в том, что я писал. Детская психология меня особенно не интересовала. А детей, когда мне приходится с ними встретиться по-настоящему, когда они входят в мою жизнь, как вот Олечка Жирова, — очень люблю /…/»
Действительно, специально для детей Иван Алексеевич не писал, но тема и образ детства в его творчестве присутствует. Более того, многие бунинские стихотворения о природе, красоте родной земле, сказка «Велга», очень созвучны восприятию и нравятся юным читателям. Их стоит читать школьникам разного возраста, начиная с начальных классов, и, заканчивая, выпускными. На нашей выставке можно будет увидеть книги, с которыми обязательно стоит познакомиться подрастающему поколению.
ЗОЛОТОЙ НЕВОД
Волна ушла — блестят, как золотые, На солнце валуны. Волна идет — как из стекла литые, Идут бугры волны. По ним скользит, колышется медуза, Живой морской цветок… Но вот волна изнемогла от груза И пала на песок, Зеркальной зыбью блещет и дробится, А солнце под водой По валунам скользит и шевелится, Как невод золотой. <1903—1906>
Детство
Чем жарче день, тем сладостней в бору Дышать сухим смолистым ароматом, И весело мне было поутру Бродить по этим солнечным палатам!
Повсюду блеск, повсюду яркий свет, Песок — как шелк… Прильну к сосне корявой И чувствую: мне только десять лет, А ствол — гигант, тяжелый, величавый.
Кора груба, морщиниста, красна, Но так тепла, так солнцем вся прогрета! И кажется, что пахнет не сосна, А зной и сухость солнечного лета. 1906 г.
Как дымкой даль полей закрыв на полчаса, Прошел внезапный дождь косыми полосами — И снова глубоко синеют небеса Над освеженными лесами. Тепло и влажный блеск. Запахли медом ржи, На солнце бархатом пшеницы отливают, И в зелени ветвей, в березах у межи, Беспечно иволги болтают. И весел звучный лес, и ветер меж берез Уж веет ласково, а белые березы Роняют тихий дождь своих алмазных слез И улыбаются сквозь слезы. 1889
ПЕРВЫЙ СНЕГ
Зимним холодом пахнуло На поля и на леса. Ярким пурпуром зажглися Пред закатом небеса. Ночью буря бушевала, А с рассветом на село, На пруды, на сад пустынный Первым снегом понесло. И сегодня над широкой Белой скатертью полей Мы простились с запоздалой Вереницею гусей. <1891>
АПРЕЛЬ
Туманный серп, неясный полумрак, Свинцово-тусклый блеск железной крыши. Шум мельницы, далекий лай собак, Таинственный зигзаг летучей мыши. А в старом палисаднике темно, Свежо и сладко пахнет можжевельник, И сонно, сонно светится сквозь ельник Серпа зеленоватое пятно. <1903—1906>
Туча растаяла. Влажным теплом Веет весенняя ночь над селом; Ветер приносит с полей аромат, Слабо алеет за степью закат. Тонкий туман над стемневшей рекой Лег серебристою нежной фатой, И за рекою, в неясной тени, Робко блестят золотые огни. В тихом саду замолчал соловей; Падают капли во мраке с ветвей; Пахнет черемухой… 1888
Люди, близко знавшие Рахманинова, находили в нем не только удивительного музыканта, но иинтереснейший собеседника, любящего смех и обладающего огромным чувством юмора.
«Смешливый человек», — говорил о нём его ближайший друг Ф.Ф. Шаляпин. По воспоминаниям внука Рахманинова, Александра Борисовича, «как-то знаменитый бас, попросил написать для него камерное сочинение. Композитор согласился с загадочной ухмылкой. Был салонный концерт певца. Шаляпин, держа в руках, как он думал, ноты уже известного ему по репетициям нового сочинения, приготовился к премьерному исполнению. Рахманинов же сел у двери в последнем ряду…
Шаляпин
начал петь и запнулся – не хватило дыхания. Извинился перед публикой. Во второй
раз – то же самое… А в третий раз знаменитый певец схватил стул и в гневе
стукнул им об пол. Оказалось, что в экземпляр нот Шаляпина Сергей Васильевич
втихую «всунул» ноту, которую великий бас заведомо не мог взять. Мой дед
выбежал из зала и смеялся полчаса».
После этого случая Шаляпин не разговаривал с Рахманиновым три месяца, а потом помирился. Федор Иванович преклонялся перед талантом Сергея Васильевича как пианиста, дирижера и композитора. Дочери Ирине, крестнице композитора, он часто говорил: «Прошу тебя, ходи на его концерты, внимательно слушай его музыку, его исполнение!» Спустя годы Ирина Федоровна писала: «…ясно представляю Большой зал Московской консерватории, наклонившегося над роялем Сергея Васильевича, его строгий значительный профиль…
Он не делает никаких лишних движений, не поднимает глаза кверху, ища «где-то» вдохновения. Нет… оно в нем самом, в его необычайной собранности, в чувстве меры, в строжайшем ритме, в послушных ему красивых мужественных руках. Все благородно, просто/…/
И
льются чарующие звуки, то бурные и страстные, то нежные и грустные, и живешь
одним чувством с великим художником до момента, пока не кончится это волшебство
и зрительный зал не разразится громом рукоплесканий, а он все еще сидит, уронив
руки, потом встает и так скромно, просто благодарит публику, застенчиво кланяясь.
Тот, кто хоть раз слышал Рахманинова-пианиста, никогда не забудет его
изумительное искусство».
1917 год подвел роковую черту под прежней жизнью России. Революция, приход к власти большевиков многими были восприняты по-разному.
Фотография с дарственной надписью И. Шаляпиной. 1 апреля 1917 года
Рахманинов не принадлежал к тем, кто был «слеп к действительности и снисходителен к
смутным утопическим иллюзиям». Достаточно
быстро понял, когда «ближе столкнулся с
теми людьми, которые взяли в свои руки судьбу нашего народа и всей нашей
страны, я с ужасающей ясностью увидел, что это начало конца — конца, который
наполнит действительность ужасами. Анархия, царившая вокруг, безжалостное
выкорчевывание всех основ искусства, бессмысленное уничтожение всех
возможностей его восстановления не оставляли надежды на нормальную жизнь в
России».
23 декабря 1917 года он вместе с семьей отправился в Стокгольм.
Официальным поводом было концертное турне на несколько месяцев по Норвегии,
Швеции. На родине, помимо денежного состояния, поместья и квартиры оставались и
все рукописи, опубликованные и неопубликованные.
Бунин с Верой Николаевной покинет Россию через три года, испив сполна свою «несказанную чашу страданий», и также оставив в Одессе архив и часть своих записей об «окаянных днях» революции и гражданской войны. 1 января 1922 года, в Париже он напишет в дневнике: «Да, вот мы и освободились от всего – от родины, дома, имущества…» Но, в отличие от Сергея Васильевича, жизнь за границей станет для Бунина серьёзным испытанием.
Рахманинов в
это время с большим успехом гастролирует
в Европе и в Америке. Выступает в лучших
залах, его концерты следуют друг за
другом и становятся настоящим событием. Как вспоминал А. Седых, Сергей Васильевич «любил играть, без концертов скучал, начинал
нервничать, эстрада была ему нужна. Но вместе с тем и жаловался, чувствовал,
что пианист в нем мешает композитору, что концерты отнимают у него все силы, держат
его в постоянном душевном напряжении. Он говорил:
— Я никогда не мог делать два дела вместе – сочинять и выступать. Я или только дирижировал, или только сочинял, или только играл».
На даче в Локуст-Пойнте, штат Нью-Джерси. 1923 год
Многочисленные концертные выступления не оставляли
Рахманинову сил и времени для сочинения музыки. В течение первых девяти лет
эмиграции он не написал ни одного нового
произведения, зато результатом этого
титанического труда было материальное благополучие.
Писателям было намного труднее. Бунин с женой буквально выживали во Франции, испытывая
серьёзные материальные затруднения. За помощью приходилось обращаться к друзьям
и знакомым. 17 июня 1924 года Иван
Алексеевич отправил письмо Рахманинову из Грасса: “…Дорогой друг, – позвольте назвать Вас так по старой памяти и в силу
лучших чувств, неизменно мною к Вам питаемых, – обращаюсь к Вам со странной
просьбой, которую я надеюсь, Вы поймете и простите по безвыходности моего уже
давнишнего эмигранства: нет ли у Вас
какой-либо возможности подействовать на кого-либо из богатых американцев помочь
мне? Как многие, я лишен всякого достояния. Заработки ничтожны. Известность я
завоевал в лучших кругах Европы порядочную (настолько, что я нахожусь в числе
кандидатов на Нобелевскую премию), но иностранцы, переводя и издавая меня, или
ничего не платят (пользуясь нашим бесправием), или платят гроши… Вы поймете
меня и без слов: нищета. С радостью слышу о Ваших успехах. Дай Бог Вам всего
лучшего, сердечно Ваш – Иван Бунин”.
Рахманинов
немедленно откликнулся денежным переводом и письмом из Мюнхена 9 августа: “Ужасно хотел бы Вас повидать…”
12 августа Иван Алексеевич его благодарил: “…Я смущен и мне больно ужасно. Благодарю Вас за Вашу сердечность чрезвычайно. При первой же возможности возвращу Вам с низким поклоном. Горячо жалею, что не увижу Вас. Дай Вам Бог всего лучшего, дружески обнимаю Вас…”
Среда: с 11.00 до 19.00 касса 11.30 - 18.00 Четверг - суббота: с 9.00 до 17.00 касса 09.30 - 16.00 Воскресенье: с 11.00 до 19.00 касса 11.30 - 18.00
Выходной: понедельник, вторник
Санитарный день: последний рабочий день месяца
Телефон для справок: (47467) 2-43-29
