В этом году исполняется 115 лет со дня рождения нашего земляка Константина Васильевича Скуфьина — известного ученого, педагога, общественного деятеля. В научном мире он известен прежде всего как энтомолог, исследователь фауны и экологии насекомых Центрального Черноземья, фаунист и систематик в области двукрылых, доктор биологических наук, профессор Воронежского университета.
Коренной ельчанин, Константин Васильевич родился 1 марта (по старому стилю) 1908 года в семье мелкого служащего табачной фабрики. Родительский дом находился в центральной части города, неподалеку от Мясного рынка, в так называемом в народе Шаровом переулке. Именно в этой округе и прошла большая часть его «босоногого детства». Книгу воспоминаний о той счастливой и безмятежной поре своей жизни, «Бледный листок под ржавым камнем», К.В. Скуфьин писал на память потомкам уже в почтенном возрасте в Воронеже. Предлагаем познакомиться с небольшим фрагментом из неё о Ельце начала ХХ века.
«…я повидал добрую сотню больших и малых городов всей России, можно сказать с уверенностью, что мой родной город был, да и теперь ещё в какой-то мере остается городом своеобразным и необычным.
…наши полуграмотные бабушки /…/ рассказывали о татарском хане, который, разлетевшись на быстром как ветер коне — аргамаке, неожиданно свалился с крутых каменистых берегов небольшой речки на окраине Ельца, тем погубив любимого коня/…/. Согласно другой легенде, во время похода хана Батыя на Русь ельчане спасались от поголовного истребления или угона в неволю в пещерах отвесных скал на берегах Сосны, а эти скалы, так называемые печоры, и сейчас видны с доброй половины улиц города.
Прежде всего, Елец – настоящий город, то есть его ядро было заложено и разрослось именно как город, а не какая-нибудь сельская слобода /…/ его население в основной массе было исконно городским в ряду многих поколений и вело оно типично городской образ жизни; отсюда же и соответствующий стиль планировки жилищ: застройка более плотная с узкими улицами и скромных размеров садами и как правило, без огородов. Конечно, с течением времени у Ельца на окраинах возникли и слободы (Лучок, Аргамач, Засосна), но и они, за исключением более молодой и плоской по рельефу Засосны с ее преобладающим железнодорожным населением, в общем продолжали тот же уплотненный стиль застройки, что дополнительно определялось и геологическими особенностями местности, на которой вырос этот старинный город. Он основан на фундаменте из массивной толщи девонских известняков на левом высоком берегу Быстрой Сосны и впадающих в нее бурливых по весне речек Ельчика, Лучка /…/
Как в самом городе, так и в его окрестностях не только болото, но даже порядочной лужи не найдешь, только две крайности – или сплошная сушь с белесой пылью на дорогах, или же в другое время большие и малые потоки воды, несущиеся вниз и вниз к реке моего детства Быстрой Сосне – мы ее называли просто Сосной, хотя название Быстрой она несомненно заслуживала. Течение и летом было быстрым, в некоторых местах образовывались водовороты, которые ежегодно брали свою дань жизнями нескольких детей, а то и взрослых. Вода при таком течении и песчаных берегах была всегда мутной, но рыбаки на реку были не в обиде – по меньшей мере на уху всегда хватало. Особенно эффектна была Быстрая Сосна во время весеннего половодья. Река стиснута в нешироких, но высоких берегах, вширь ей разлиться некуда, ее уровень поднимается, течение убыстряется. Мы всегда старались посетить реку во время ледохода, весной. Обычно льдины плывут сплошной массой, сталкиваются друг с другом, а на повороте реки, нагромождаясь, образуют заторы. Стоит шум, треск. Народ часами стоит, любуясь стихией, олицетворяющей приход весны.
… проезжая часть улиц Ельца была замощена камнями размером с кулак. В своей наиболее прочной неразбитой части на центральных улицах эта мостовая приводила телегу в состояние такого дребезга и содрогания, что это отдавалась не только во всем теле ездока, но и где-то в глубине затылка, побуждая иного ломового возчика встать во весь рост на плоскую телегу и уж тогда, покрикивая и размахивая вожжами, побудить свою кормилицу поскорее проехать этот «благоустроенный» участок центра. На разбитых, давно не ремонтирующихся улицах окраины, камни от времени сглаживались, утрясались, перестилались известняковой трухой и просто пылью, телега катилась плавно, но зато сильно покачивалась на размытых ручьями ухабчиках /…/
Улицы Ельца вообще не знали асфальта. Другое дело – тротуары. Перед домами купцов, фабрикантов, инженеров, докторов и других зажиточных горожан тротуары покрывались гладким и прочным асфальтом, цементными плитами или даже керамическими плитами, иногда еще и цветными, но кончалось граница домовладения и все это роскошество резко обрывалось. Соседний тротуар мог представлять собой просто условную часть улицы, закрытую для транспорта, ничем не покрытую, хотя, что и характерно для Ельца, достаточно плотно утоптанную. Елец был /…/ мало озелененным городом. В нем практически не было ни бульваров, ни газонов, только изредка, причем за пределами каменно-голого центра, на пяток-другой домов встретишь отдельное дерево – обычно иву или по — елецки лозину, два – три вида тополей, липу, клен и желтую акацию. Палисадники для елецких домов не характерны, поскольку слишком узки тротуары. Некоторые дома из зажиточных были оплетены диким декоративным виноградом. Конечно на задворках городских усадеб были небольшие садики, но они были скрыты от глаз домами и воротами.
Городских садов было, помнится, четыре. Главный, так называемый Городской сад, был расположен в центре города на Орловской улице. Сад небольшой, не больше четверти десятины со старыми и не очень мощными деревьями. В жаркий день в нем было мало прохлады. В саду была всего одна сравнительно широкая прогулочная дорожка и две более узких поперечных. Справа от входа располагался ряд небольших летних павильонов с буфетом, биллиардной и небольшим помещением для заезжих гастролеров. Летом по вечерам постоянно играл духовой оркестр и проводились танцы вокруг клумбы. Звуки оркестра разносились в притихшем городе на добрую половину его и в немалой степени развлекали сидящих по всем лавочкам пожилых ельчан. Недалеко от Городского сада по Рождественской улице с правой ее стороны за кирпичной стеной располагался Клубный сад, еще меньший по площади, где была устроена сцена и открытая площадка с сиденьями. Летом здесь гастролировали театральные драматические и опереточные труппы. Еще было два железнодорожных сада в Лучке и в Засосне. Сад был небольшой, но расположен в сыроватой низине, с мощными ивами, с зеленой высокой травой и кустами боярышника.
Из городских достопримечательностей заслуживают упоминания городская площадь, обширная, но лишь частично замощенная, с двухэтажным кирпичным домом, так называемым Народным. Там была сцена и зал и гастролирующие труппы приезжали туда и зимой, и летом. Иногда летом часть площади огораживалась натянутыми на столбиках веревками. Сколачивался помост, вокруг которого устанавливались несколько рядов грубо сколоченных скамеек. Остальные зрители должны были смотреть представление стоя сзади и с боков, причем их было во много раз больше. Здесь проводились показательные соревнования бойцов, боксеров, выступления «индийских факиров», шествовавших босыми ногами по красновато-тлеющим углям или по битому стеклу, также жонглеров и фокусников — иллюзионистов. Особенно запомнился один силач, на согнутых руках которого повисали шесть мужчин, приглашаемых из публики. Он ложился на спину и предлагал желающих ударить лезвием топора по его животу, что не причиняло ему кажется ни малейшего вреда; на него сверху клали ворота, на которые становилось да 12 мужчин, закапывали его также в землю и через определенное время, которое нам, замершим от испуга, казалось бесконечным, откапывали и силач бодро вставал, встряхивался и горделиво похаживал. Из других развлечений в городе был кинематограф на Торговой улице /…/
В городе еще было три базара – слово «рынок» еще тогда в Ельце не употреблялось. Более близкий к нам назывался Мясной или Мужской, на нем шла торговля мясом, яйцами, молочными продуктами, овощами и фруктами. Торговля шла в ларьках, с прилавков, но главным образом с возов приезжих селян, которые привозили так же муку, крупы, все виды кормов, сено, солому, дрова. Пройдя от этого базара версты полторы, попадем на более крупный по площади Бабий базар, где помимо продуктов торговали с многочисленных открытых прилавков изделиями местных кустарей – гончаров, кузнецов, слесарей, бондарей, просто столяров и столяров краснодеревщиков, резчиков по дереву, сапожников, скорняков, портных, швей, кружевниц (им же несть числа) и прочих тружеников, обеспокоенных одним – как бы распродать побольше своего товара. Сюда же приезжали и сельские кустари, конкуренты городских, тоже с горшками, игрушками, слесарно-кузнечными изделиями, но для них более были характерны корзины плетеные из ивняка, лозняка, камыша, кошёлки, баулы самых разных форм, размеров и назначений. Это были лёгкие прочные изделия, служившие по многу лет, теряя, правда, с годами свой золотисто-желтый праздничный облик. Этот базар по базарным дням (среда, пятница, воскресенье) походил на ярмарку, особенно в осенние месяцы, тем не менее раза два в год на нем устраивались настоящие ярмарки, когда продавцами и возами занималась не только вся площадь, но и значительная часть прилегающих улиц. Еще был базар, сравнительно небольшой, в Засосне.
Электричество в городе было тогда в диковинку, только в центре, где был небольшой движок, снабжавший энергией кинематограф «Экспресс». Сокращение «кино» еще не было в ходу, встречалось иногда старинное произношение «синематограф» у более пожилых /…/. Довольно эффективными, на фоне в общем — то темноватого города, было освещение газокалильными лампами, которые применялись в центральной аптеке, в одной парикмахерской, в колониальном магазине и еще в двух-трех местах в центре. Это были большие металлические лампы, устроенные, видимо, по принципу примуса, они сильно шипели и давали синее пламя, которое было окружено асбестовой сетчатой муфтой, раскаляющейся до бела. Если обычные керосиновые лампы, даже большие, давали в общем желтоватый свет, то газокалильные сияли, как нам казалось, каким-то неземным голубовато-белым и очень ярким светом, который хорошо освещал не только помещение, но и через окна бросал светлые полосы на всю ширину улицы. В аптечном окне выставлялись тогда большие хрустальные шары с водой, просвечивавшиеся насквозь ярким светом газокалильной лампы и привлекавшие внимание прохожих. В магазине же для целей рекламы выставлялись аквариумы с ярко-красными рыбками или показывались яркие картинки проекционным, или, как тогда говорили, волшебным фонарем. Сами улицы в основном освещались небольшими керосиновыми фонарями. Для этого на улицах через три-четыре дома ставились деревянные столбы со стеклянным фонарем, внутри которого помещалась лампа.
Вечерами на сумерках появлялся сторож с небольшой лесенкой под мышкой, который и зажигал лампу. В обязанности сторожа, или как чаще его называли, караульщика, входило также проходить время от времени по своему кварталу или околотку с деревянной колотушкой. Меланхолические звуки последней успокоительно действовали на обывателей. В те наивные времена еще думали всерьез, что эти звуки могут отпугнуть недоброго человека. Окраинные улицы не имели и такого, надо признать, слабого освещения и хорошо помню, как засидевшийся вечером гость, уходя, брал заведомо припасенную лампу, так называемую летучую мышь, и отправлялся с супругой куда-нибудь в Лучок или в Аргамачь.
Хорошо помню нашего участкового или квартального городового – высокого усатого, массивного, в форменном мундире, с очень большой, как мне тогда казалось, саблей. В беспрекословном подчинении городовому были не только караульщики и дворники, если они имелись, но и все домовладельцы. Последние, конечно, только в отношении содержания в порядке и чистоте тротуаров, которые должны были с утра быть подметены, в зимние дни очищены от снега, в гололед посыпаны песком или золой и т.д. Участковый проходил время от времени на протяжении дня по своему участку и если замечал, то или иное упущение, всегда крепко распекал домовладельца, а затем, в случае повторения, чувствительно штрафовал.»
