Литературно-мемориальный музей И.А. Бунина

Выпуск 1.

     «…в «Гербовнике»  род наш отнесен к тем, «происхождение коих теряется во мраке времен». Знаю, что род наш «знатный, хотя и захудалый» и что я всю жизнь чувствовал эту знатность, гордясь и радуясь…

 ….из поколения в поколение наказывали мои предки друг другу /…/: будь достоин во всем своего благородства ».

    Это – строки из знаменитого бунинского романа «Жизнь Арсеньева», а вот что он  счел нужным сообщить о родословной  в  «Автобиографической заметке»:

    «… о начале нашем в «Гербовнике дворянских родов» сказано, между прочим, следующее: «Род Буниных происходит от Симеона Бунковского, мужа знатного, выехавшего в XV веке из Польши к великому князю Василию Васильевичу. Правнук его Александр Лаврентьев сын Бунин служил по Владимиру и убит под Казанью. Стольник Козьма Леонтьев Бунин жалован за службу и храбрость на поместья грамотой.  Равным образом и другие многие Бунины служили воеводами и в иных чинах и владели деревнями».   

    Действительно, многие из  предков  писателя на протяжении более четырех столетий верой и правдой   служили   российскому государству.   Как  отмечал Ю. Гончаров в книге «Предки Бунина», служба эта была  «хлопотливая, беспокойная, многотрудная, в разных должностях и званиях, в основном воинская, знавшая и ратные поля, и кровавые раны, и смерти в жестоких сечах с иноземными завоевателями, угрожавшими русской земле непрестанно, со всех сторон».

   Большинство представителей из трёх ветвей рода Буниных – белёвских, ряжских, мценских —  участвовали в одних и тех же  событиях,  несли схожую службу по городам, которые, будучи  близки географически, были созданы для одной цели: прикрытия южной границы Московского государства.

  Достаточно вспомнить,  что к началу  ХVII века, местность вокруг Белёва, Мценска, Ряжска, Кром, Ливен, Ельца, была ареной непрерывной борьбы с постоянными набегами нагайских орд, крымских татар, которые тысячными конными отрядами стремительно проникали далеко на север, в русские пределы,  грабя и убивая, сжигая дотла селения, города,  забирая  в полон  жителей.  Только во второй половине  ХVII  столетия русское государство  обезопасило себя от их вторжения, построив  три десятка пограничных крепостей и создав из них при помощи рвов, насыпных валов и  врытых в землю заостренных брёвен единую непрерывную защитную линию 800-километровой длины, получившую название Белгородской черты.

   История сохранила  некоторые сведения об  их строителях и защитниках, среди которых встречаются имена  из рода  белёвских Буниных. Так, Данила Тимофеевич Бунин, отражая штурм,  был убит под Кромами,  его брат  Иван Тимофеевич служил воеводою в Лихвине. Спустя годы, отличились  их племянники. Никита Афанасьевич был воеводой в Обояни, а  Иван Афанасьевич  строил город-крепость Чернаву. О последнем  И.А.Бунин  случайно  узнал в молодости, работая в Орле. Среди  документов губернского архива его внимание привлекла знакомая фамилия. 

 5 мая 1635 года, с 80-ю хорошо вооруженными ратниками и с 8-ю пушками, «Иван Афанасьев, сын Бунин»,   прибыл в стоявшую в устье Большой Чернавы при впадении её в Быструю Сосну крепость — острог, в подкрепление местным защитникам.

А царским воеводой он стал ещё раньше,  с 1634 года. Тогда Ивана Алексеевича не только приятно поразило, что далекий предок был его тёзкой, но и захотелось непременно побывать в Чернаве.

     Спустя годы, летом 1909 , случай свел его в Ельце с известным дельцом, предпринимателем Русановым,   владельцем  солидного капитала и крупной писчебумажной фабрике в Чернаве.

После их знакомства в Дворянской гостинице, Русанов  пригласил Бунина, уже известного поэта и писателя, посетить Чернавск  по случаю  установки нового  200-пудового колокола на колокольню  храма Димитрия Солунского. 

Ивана Алексеевича  с радостью согласился, так как надеялся увидеть следы древней крепости.   Но, как оказалось,  от неё остались только крепостные рвы, да  поросший кустарником земляной вал.  Когда  осматривали их,  Русанов   процитировал   фрагмент  исторического документа: «При Михаиле Федоровиче Романове, царе и великом князе всея Руси, Иван Афанасьев сын Бунин строил город на реке Сосне у устья реки Чернава и был в Чернавском воеводою».

16 февраля — День валенок.

         ***

Баю, баю, баиньки,
Скатаем Ване валенки,
Валенки по ножкам,
Бегать по дорожкам,
К бабушке по прянички,
К дедушке по яблочки.

Баю-баю-баиньки,
Купим сыну валенки,
Наденем на ноженьки,
Пустим по дороженьке.
Будет наш сынок ходить,
Новы валенки носить.

  И ходили по заснеженным  российским дорогам, и носили  в деревне и городе  эту теплую,  удобную  обувь  в ХIХ столетии  не только дети, но и взрослые, причем представители самых разных сословий:  дворяне, помещики, мещане, крестьяне.  Для примера  —   несколько цитат  из произведений И.А. Бунина:

    «Скрипя мерзлыми валенками по затвердевшему на ступеньках снегу, поднимаешься на главное, правое крыльцо, проходишь под его навесом, отворяешь тяжелую и черную от времени дубовую дверь, проходишь темные длинные сени…» («Жизнь Арсеньева») Это – воспоминания о первых годах детства барчука. В ту пору они были, пожалуй, самой распространенной и удобной  зимней обувью детей помещиков.

  С удовольствием носили их и пожилые, причем, как на улице, так и дома: «Павел Антоныч всё быстрее ходил по кабинету, мягко ступая валенками,  и часто останавливался перед портретом сына» («Танька») 

Дворяне среднего возраста, даже с большим достатком и   выбирающие одежду  по последнему слову моды, также  предпочитали гулять на деревенском просторе  именно  в них:

«Линтварев был среднего роста, с простым приятным лицом, с русою бородкой и ласковыми глазами. На нем был полушубок и валенки, на голове — барашковая шапка»     («Учитель») 

  По высоте голенища валенка можно было даже отличить горожанина от селянина.    

Первые  предпочитали  валенки покороче, а  вторые, наоборот, повыше,  доходящие до середины бедра. Заправленные в них штаны никогда не сбивались в комок и не вылезали наружу во время долгих пеших прогулок. Незаменимы были валенки и для дальних поездок.

«А там, во дворе, уже запрягают лошадей . /…/

И отец, огромный, толстый от медвежьей шубы, надетой поверх полушубка, в черных, выше колен, валенках и в большой боярской шапке, сядет на диван и скажет:

— Ну, присядем, Сашенька, и  Христос с тобой.» («Подснежник»)

«Сколько их кругом, этих мужиков, извозчиков, толстых купцов, худых барышников! Сколько красных, распаренных едой, водкой и духотой лиц, потных лбов, лохматых голов, густых бород, чуек, армяков, полушубков, тулупов, громадных сапог и тающих валенок, разводящих под табуретами целые лужи!» («Подснежник»)

«Велик, плечист, туго подпоясан зеленой подпояской по короткому полушубку с цветными татарскими разводами, крепко обут в казанские валенки, кирпичное лицо горит с ветру, борода блестит тающим снегом, глаза — грозным умом…» («Дубки»)

«…Мужики ехали из города, сами всю ночь плутали, а на рассвете свалились в какие-то луга, потонули вместе с лошадью в страшный снег и совсем было отчаялись, решили пропадать, как вдруг увидали торчащие из снега чьи-то ноги в валенках. Кинулись разгребать снег, подняли тело — оказывается, знакомый человек…» («Лапти»)  

Но главное в валенках – их целебные свойства. Ноги, обутые в них, ощущали комфорт, сухость и тепло, они никогда не «садились» и не деформировали ногу.  Сейчас уже точно установлено,  что валенки обладают противоаллергическими, обезболивающими и противовоспалительными свойствами. Натуральные шерстяные волокна имеют большую теплоёмкость, что позволяет ногам не замерзать даже в самый лютый холод.

Спасают они и от жары, так как волокна «дышат», пропускают воздух, ноги в них не потеют, то есть валенки прекрасно поглощают и испаряют влагу.

  К тому же, овечья шерсть, из которой делали валенки,  улучшает кровообращение, помогает при артрите, ревматизме и радикулите. Вот почему их так любили люди преклонного возраста.

«Дьячок Скрябин был самый убогий человек в селе. Унылый, поблекший нос, жидкая коса, слезящиеся глаза, — все в нем напоминало старуху. Тяжело было глядеть, как он весной, в полую воду, или осенью, под дождем, брел к выгону в огромных растрепанных валенках, внутри которых была солома».   
 («Учитель»)

«У  одной избы сидел на скамейке длинный мужик — краше в гроб кладут: ноги стоят в валенках, как палки, большие мертвые руки ровно лежат на острых коленях, на протертых портках». 
(«Деревня»)

   По причине высоких цен, а  пара валенок в XIX веке стоила от 60 копеек до рубля, что по тем временам,  было совсем не дешево, долгое время  для крестьян они были  своеобразным показателем успешности: если свои валенки были у каждого домочадца, такая семья считалась зажиточной.   

Обувь и одежду тогда  берегли, и  валенки часто переходили от поколения к поколению по наследству.   А еще они были важным элементом гадания в ночь перед Рождеством. В Святки девушки выходили во двор и кидали валенок через ворота на улицу.

В какую сторону  ляжет носком,  оттуда и  ждать  суженого.  Кстати, парень в новых, прочных валенках считался завидным женихом.  Входили они и в  состав приданого  состоятельной невесты.

В больших небогатых семьях часто была одна пара валенок на всех, и гулять в них ходили по очереди – так возникла поговорка «Кто раньше встал, тому и валенки». Упоминание о валенках можно встретить во многих пословицах, поговорках, частушках и песнях. Так,  «поменять валенок на галошу» означало совершить неравноценный обмен, оказаться наивным и одураченным.   Глуповатый человек  с причудами – это, по народному мнению, — «валенок с завязками»;  не умеющий хитрить, наивный – «прост как валенок». То, что правый и левый валенок всегда одинаковы, замечено следующим образом: «С какой бы ноги мужик не встанет, а валенки завсегда правильно наденет». Немало было о них и  загадок: «Все в шерсти, а кожи нет», «Их палят и варят, а не едят», «Их треплют, катают, а в морозы таскают». Придумывали их, как правило, катальщики.  В Ельце их называли вальщиками.  

Считается, что в  наш край валяние валенок пришло предположительно около 200 лет назад из Рязанской губернии.   В деревне их   изготовлением занимались   крестьяне-одиночки, которые потом сбывали готовый товар через перекупщиков.  В Ельце валяльный промысел  также  долго не имел постоянной производственной базы и был кустарным.  Объединенные в артель родственники, как правило трое – четверо мужчин,  предлагали свои услуги, обходя слободы,  близлежащие деревни и села. Обосновавшись в какой-нибудь просторной избе, валяли обувь сначала на хозяйскую семью, затем для других заказчиков. Труд  этот был очень тяжёл и вреден.

Работать приходилось в парной сырости со своеобразным запахом,  ведь с запаренной кипятком шерстью смешивалось мыло, сода, слабый раствор серной кислоты.   Правда, и  оплачивался он хорошо, семьи  вальщиков считались в Ельце зажиточными. «Рецепты» своего производства они хранили в тайне и передавали по наследству. В конце XIX века в городе  было уже около шести относительно крупных шерстоваляльных мастерских.

Для изготовления одной пары валяной обуви не самого большого размера необходимо было около одного килограмма шерсти, то есть требовалось постричь целую овцу. В елецкой округе обычно этим занимались женщины. Строки об этом есть в бунинском дневнике за1888 год: 

«Изба полна баб и овец — их стригут.

На веретье на полу лежит на боку со связанными тонкими ногами большая седая овца. Черноглазая баба стрижет ее левой рукой (левша) огромными ножницами, правой складывая возле себя клоки сальной шерсти, и без умолку говорит с другими бабами, тоже сидящими возле связанных лежащих бокастых овец и стригущими их».

На валенки  использовалась  коричневая, серая или белая овечья шерсть только с осенней стрижки – полугрубая. Вначале её освобождали от примесей — травинок, колючек, зернышек, затем небольшими клоками промывали в теплой воде и в течение суток высушивали. Как правило, это было женской работой, как впоследствии и разбивание шерсти, после чего она превращалась в мягкую и пушистую массу. Далее за дело принимались мужчины, так как  последующие действия требовали не только хороших навыков, но и недюжинных физических усилий.

Разрыхленную шерсть раскладывали на столе.  Вначале происходила «закладка валенка»: шерсть сравнивалась рубелем и укатывалась, обозначались пятка и носок. Основу наматывали на специальную скалку и катали по столу, с сильным нажимом, почти как тесто. После нескольких часов  шерсть превращалась в войлок,  и получался на вид толстый, плотный  большой   носок. Чтобы валенок стал мягким, шерсть поливали горячей водой и продолжали валять. В процессе валки  он постепенно становился всё меньше и меньше. Затем прокатывали нос, подошву, пятку, голенище. Тогда же добавлялась кислота или медный купорос. И снова катание, теперь уже деревянным рубелем. Потом заготовку натягивали на колодку и обстукивали деревянными молотками.   Поверхность почти готового валенка терли пемзой и ставили в  устье печи для просушки. Для окончательной отделки высушенный валенок ещё раз натирали пемзой или деревянным бруском.

Детские и женские валенки подшивали и украшали вышивкой.

А о том, как валял валенки житель села Черкассы Тихон Демьянович Ляпин,  можно прочесть в  статье «Скрипель» из рубрики «Для чего же это?»

Выпуск 2.

Некоторые природные знаки, связанные с изменением погоды, порой бывают актуальны и в наше время. Но в ХIХ веке придавалось большое значение и другим приметам, знакомясь с которыми не перестаешь удивляться поразительному соседству в них самых тонких наблюдений и самых нелепых суеверий. Есть они и в бунинских произведениях:

«Три свечи в комнате – к чьей-нибудь смерти.

Вой собаки ночью – к смерти.

Ворон, пролетевший со свистом крыльев низко над домом – к смерти.

Разбитое нечаянно зеркало – к смерти»

(«У истока дней»)

    «Он был твёрдо убежден, что семья его вымерла не от холеры, а оттого, что перешла после пожара в новую избу, ночевала в ней, не дав сперва переночевать кочету, и что он с сыном спасся только случайно: спал в риге…»

  («Деревня»)

    «Когда-то он свято верил, что расспросы – гибель для  задуманного дела: «Закудакали – добра не будет».

  («Клаша»)

    «Вдруг с шумом летят кирпичи с крыши. Ветер повалил трубу… Это плохой знак: скоро, скоро, должно быть, и следа  не останется от Лучезаровки».

  («В поле»)

   Твердо верили в народе не только в плохие приметы, но и в то, что грядущее несчастье можно предотвратить или, в крайнем случае, ослабить, выполняя определённые действия, например:

   «Головы петухам стали «отсаживать» только в том случае, если они грозили бедою, то есть кричали курами».

(«Мелкопоместные»)

    Велик в ту пору был в деревнях и страх перед грозой. Люди забивались в дома, наглухо занавешивали окна и, зажигая перед образами заветные «четверговые» свечи, молили Илью-пророка сменить гнев на милость. Пока не придумали громоотводы, помещики и крестьяне принимали собственные предупредительные меры, подробно описанные Буниным в повести «Суходол».

   «- А грозы, и правда, куда как часто в старину собирались. Да и грозы-то великие. /…/ а они, батюшка, вздыхают, крестятся, лезут свечку восковую у образов зажигать, полотенце заветное с покойника прадедушки вешать, или ножницы за окошко выкидывают. Это уже первое дело-с, ножницы-то: очень хорошо против грозы…

/…/ Каждый день приходили отовсюду вести о бедах – о грозах и пожарах. И все возрастал в Суходоле древний страх огня. Чуть только начинало меркнуть песчано-желтое море зреющих хлебов под заходящей из-под усадьбы тучей, чуть только взвивался первый вихрь по выгону и тяжело прокатывался отдаленный гром, кидались бабы выносить на порог дощечки икон, готовить горшки молока, которыми, как известно скорей всего усмиряется огонь. А в усадьбе летели в крапиву ножницы, вынималось старинное заветное полотенце, завешивались окна, зажигались дрожащими руками восковые свечки…»

    Немалое значение придавалось и снам. Их толкование было настолько распространено, что в конце ХIХ века была даже выпущена специальная книга-сонник, отрывок из которой Бунин приводит в рассказе «В лесу»:

« — А ночью сны одолевают, и что ни увидишь, все будто, по бабушке, не к добру выходит: я мол, нынче во сне лисицу видел, а она и привяжется: ох, нехорошо, ох, это к обману, к неприятности. /…/Я, говорит, в соннике читала: /…/  видеть во сне ель – к неприятности, очки надевать – к неприятности, сидеть под балдахином – к горести, пить теплую воду – к печали, пить деревянное масло – к смерти, есть блины – к смерти, есть воронье мясо – к пожару, есть драчену – к разлуке, брить бороду – к убытку, петь томным голосом – к зубной боли, еврея видеть – к вредному знакомству…»

   Вера в плохие приметы, сны и предсказания была неотъемлемой частью жизни россиян самых разных сословий. И хотя суеверия осуждались церковью, искоренить их никому не удавалось.

«Это путы, кои человек надел на себя  — по своей ли вине или необходимости, по большому уму или по глупости, — но в коих он должен жить и умереть, если не может стряхнуть их и быть свободным, — писал Владимир Иванович Даль. И справедливо добавлял: «Большая часть тех, кои считают долгом приличия гласно и презрительно насмехаться надо всему народными предрассудками, без разбора, — сами верят им втихомолку или, по крайней мере, из предосторожности, на всякий случай не выезжают со двора в понедельник и не здороваются через порог».

Выпуск 1.

Культуру  любой страны невозможно представить   без народного искусства, будь оно устным или материальным.  Слушая  фольклорные произведения или  народную  музыку, рассматривая традиционную одежду или  декоративно – прикладные изделия  народных  умельцев, мы  начинаем понимать, что было главным и важным в их жизни и труде , что ценилось и что порицалось,  в чем заключалась красота,  и о чём были мечты.

    Народное творчество  оказало заметное влияние на восприятие мира  Ивана Алексеевича Бунина. Родившийся в глуши срединной России, он впитал в себя культуру не только дворянской среды, но и крестьянской, проникся её поэтическим духом. «Лет с семи, — рассказывал писатель, — началась для меня жизнь, тесно связанная в моих воспоминаниях с полем, с мужицкими избами…» Его первыми друзьями были крестьянские ребятишки, первые познания в русском языке получены от матери и дворовых. Став старше, он сделался непременным участником деревенской «улицы» и здесь уже сам  «придумывал «страдательные и плясовые», которые вызывали смех и одобрение. Особенно хорошо получались у него

страдательные – то есть   ритмические, протяжные, рифмованные строчки. В долгие  зимние вечера ходил по крестьянским избам слушать старинные песни.

   Оставив родительский кров, он не утратил обретенного там сознания своей причастности к жизни простого народа, много путешествовал по селам средней полосы России и Украины. В этих скитаниях, открывалась, по его словам, «красота природы, глубокая связь художественных созданий с родиной их творцов, увлекательность изучения народа и поэзия свободы и воли в скитальческой жизни».

  Позже Бунин неизменно возвращался из своих заграничных поездок на елецкую землю, в Глотово, где в усадьбе двоюродной сестры ежегодно проводил долгие месяцы не только за письменным столом, но и в непосредственном общении с крестьянами. Участники фольклорных экспедиций Елецкого государственного педагогического института в 60 — 70-е годы ХХ века неоднократно слышали и зафиксировали рассказы крестьян старожилов о том, что И.А. Бунин ходил по деревням и записывал песни, частушки, меткие народные выражения, пословицы и поговорки. Свои наблюдения он дополнял тщательным изучением трудов известных фольклористов Е. Барсова, П. Рыбникова, П. Киреевского.

    Знание жизни народа, приобретенное в постоянном общении  с ним, и определило исключительную достоверность бунинских описаний во всем, что касается народного быта, народных обрядов и обычаев,  устного народного творчества. В его произведениях можно найти многочисленные описания крестьянских жилищ в средней полосе России, например:

«Вот богатый двор. Старая рига на гумне. Варок, ворота, изба – все под одной крышей, под старновкой в начес.

Изба кирпичная, в две связи, простенки разрисованы мелом: на одном – палочка и по ней вверх – рогульки, на другом  — что-то вроде петуха; окошечки тоже окаймлены мелом-зубцами. /…/ » На дверях пунек — кресты, написанные углем, у крыльца — большой могильный камень, — видно, дед или бабка про смерть приготовили…» («Деревня»)

   В обиходе старой деревни все шло своим чередом, по заведенными прадедами порядку.

    «Митя дивился и радовался: как спокойна, проста, убога деревня, эти пахучие курные избы, уже давно спящие, — с Благовещенья добрые люди не вздувают огня, — и как хорошо в этом темном и теплом степном мире.»

(«Митина любовь»)

«Дождь прошел, вечернее небо очистилось, в селе было тихо, избы темны: до Ильина дня не вздувают огня летом, ужинают перед избами в полусвете зари /…/ В полусвете зари, вокруг камней у порогов сидел народ без шапок, хлебал из деревянных чашек кто тюрю, кто молоко».

(«Веселый двор»)

     Крестьянская жизнь была тесно связана с земледелием. Полная зависимость от природы заставляла тщательнейшим образом изучать окружающий мир, улавливать закономерности и связи одних явлений с другими. Это вылилось в целый свод правил, примет, тонких и верных наблюдений. По поведению животных, по закату солнца, яркости звёзд и многим другим признакам крестьяне безошибочно предсказывали погоду ближайших дней.

«— А как думаешь, будет дождь?

— Кабыть так. Маяго кобелькя нынче чтой-то весь день не видать, весь день на гумне мышкуя. А это уж обязательно к дожжу, она мышь-крыса усякая, перед дожжем сильней пахня».

(«Божье древо»)

«— Холодно, тетка? – спросил странник, лежа на конике.
— Нет, ответила Марья, — туман. А собаки валяются, — беспременно к метели».

(«Танька»)

«Дождь будет, парит, — сказал староста.»

(«Всходы новые»)

«Эх, кабы теперь дождичка, — думал он, — то-то бы ржи-то поднялись. Да нет, опять солнышко чисто садится».

 («Кастрюк»)

«- Ну и студено же на дворе,
вызвездило – страсть».

(« Учитель»)

    По приметам в некоторые праздничные дни крестьяне   прогнозировали погоду на несколько недель и даже месяцев вперёд.

«Август был с теплыми дождиками, как будто нарочно выпадавшими для сева, — с дождиками в самую пору, в середине месяца, около  праздника св. Лаврентия.

А «осень и зима хороши живут, коли на Лаврентия вода тиха и дожди.»  

(«Антоновские яблоки»)

    Зоркий крестьянский глаз подмечал всё, а хорошее знание природы и жизненный опыт позволяли сделать следующие выводы:

«… бабьим летом паутины много село на поля. Это тоже добрый знак: «Много тенетника на бабье лето – осень ядреная…»

«Ядреная антоновка – к веселому году». Деревенские дела хороши, если антоновка уродилась: значит, и хлеб уродился…

(«Антоновские яблоки»)