Литературно-мемориальный музей И.А. Бунина

Медиа-публикация к 150-летию со дня рождения
Л. Андреева

Часть 5. (заключительная)

К революции 1917 года и к власти большевиков оба знаменитых писателя отнеслись резко негативно.

Л.Андреев до своего смертного часа оставался в Финляндии, с тревогой следя за событиями на родной земле.  Работать в таких условиях он не мог.    

«Все мои несчастья сводятся к одному: нет дома. Был прежде маленький дом, дача в Финляндии, и большой дом: Россия с её могучей опорой, силами и простором. Был и самый просторный дом — искусство-творчество, куда уходила душа. И все пропало. Вместо маленького дома — холодная, промерзлая, оборванная дача с выбитыми стеклами, а кругом — чужая и враждебная Финляндия. Нет России…».  Его жизнь оборвалась 12 сентября 1919 года.

   Бунин узнал о его смерти почти  что через год, в Париже.  19 августа 1920 года он записал в дневнике: «Вижу его со страшной ясностью, – живого, сильного, дерзко уверенного в себе, все что-то про себя думающего, стискивающего зубы, с гривой синеватых волос, смуглого, с блеском умных, сметливых глаз, /…/   как легко и приятно было говорить с ним, когда он переставал мудрствовать, как чувствовалось тогда, какая это талантливая натура». 

   В эмиграции Ивану Алексеевичу предстояло прожить ещё долгих тридцать три года.   Выжить в чужой стране, продолжая творить, помогла любовь к Родине, память о России, которая жила в его душе. Вспоминая её бескрайние просторы, земляков, всех, с кем сводила его судьба на жизненном пути, он создавал свои знаменитые произведения.

А. Седых писал: «Меня всегда поражала эта его способность перевоплощаться, забыть обо всем окружающем, писать о далекой России так, будто он видит ее перед своими глазами. Но Бунин — это и есть Россия, которую отделить от него нельзя. Он был связан с ней крепкими, почти физическими узами, /…/.

Как-то он мне сказал: Россию, наше русское естество, мы унесли с собой, и где бы мы ни были, мы не можем не чувствовать ее.

Таков был секрет Бунина. Ему не надо было жить в России, чтобы писать о ней /…/. Россия жила в нем, он был — Россия…»

Медиа-публикация к 150-летию со дня рождения
Л. Андреева

Часть 4.

  Были у них общими и взгляды на проблемы современности. Оба болезненно реагировали на разобщение людей, отчуждение человека от мира, бессознательно-разрушительную стихию масс, искали путь к утверждению гармонического бытия.

  Помимо литературы, Леонид Андреев серьёзно увлекался цветной фотографией.   До сего времени его считают одним из лучших мастеров в мире, работавших в технике «автохром». За 1908-1914 годы он сделал около четырехсот цветных снимков, помимо этого еще до полутора тысяч черно-белых.

  А вот Иван Алексеевич, необычайно наблюдательный и зоркий, фотографировал «глазами». Художница Татьяна Логинова-Муравьёва вспоминала: «Идем по набережной Круазет. Среди пальм масса гуляющих. Много иностранцев.

-Вот сфотографировал, — смеется И.А., — Вон ту, что впереди. У меня ведь не глаз, а настоящий фотографический аппарат. Чик-чик и готово.  Навсегда запечатлел». Сравнивал с фотографией феноменальную бунинскую память и его друг,  художник Петр  Нилус: «Стоило ему внимательно прочитать стихотворение, даже большое, в 20 -30 строк, и он его передавал с точностью фотографа».  

Резко отличались друг от друга писатели по отношению к месту проживания.

   Андреев любил всё громадное; дом-замок, который он в пору литературного успеха построил по собственному проекту в финской деревне Ваммельсу, поражал своей огромностью.

Как писал К. Чуковский, «камин у него в кабинете был величиной с ворота, а самый кабинет точно площадь. /…/ В его доме водворялся какой-то наивный, очень искренний, простосердечный, провинциальный уют. Во всем чувствовалось неискоренимое влияние провинции, в которой прошло его детство».    Драматург Ф. Н. Фальковский, сосед и добрый знакомый Андреевых, вспоминал: «Клочок земли на финской скале стал миром Леонида Андреева, его родиной, его очагом; сюда он собрал свою многочисленную семью, свои любимые вещи, свою библиотеку и из этой добровольной тюрьмы он очень неохотно, только по необходимости, выбирался на несколько дней по делам своих пьес в Петербург или Москву…  Где бы он ни находился, он рвался обратно, в свой дом, роскошно, уютно обставленный, с сотнями любимых мелочей».

Бунину это было абсолютно чуждо.  Он мог довольствоваться достаточно скромной обстановкой, а «всякая средняя гостиная с неизбежной лампой на высокой подставке под громадным рогатым абажуром из красного шелка» выводили его из себя.

   Ещё Иван Алексеевич не любил жить постоянно в одном месте.  Покинув в 18 лет родительский дом, так никогда и завел себе постоянного пристанища.     «Это был человек, что называется – непоседа, — писал Н. Телешов. — Его всегда тянуло куда – нибудь уехать. Подолгу задерживался он только у себя на родине, в Орловской губернии, в Москве, в Одессе и в Ялте».  Об этой бунинской черте характера упоминает и Андреев в письме к нему от 30 декабря 1901 года: «И без тебя, друг Иван, здорово опустела для меня Москва. Как-то так вышло, что ты мне близок, а когда я это при твоём отъезде почувствовал, так даже обидно стало. Ибо нелепо привязываться к человеку бродячему, подобно тебе».  Сам Иван Алексеевич рассказывал Ирине Одоевцевой: «Я объездил чуть не весь мир. В одном Константинополе был тринадцать раз. А вот Японии и Китая увидеть не удалось.  Я и сейчас жалею об этом». Не любил он только холодные   страны, которые, наоборот, были по душе Андрееву.

>>>>> продолжение следует…

Медиа-публикация к 150-летию со дня рождения
Л. Андреева

Часть 3.

21 марта 1916 года в Глотово Бунин записал в дневнике: «Говорили об Андрееве. Все-таки это единственный из современных писателей, к кому меня влечет, чью всякую новую вещь я тотчас  читаю /…/ В жизни порою бывает очень приятен. Когда прост, не мудрит, шутит, в глазах светится острый природный ум. Все схватывает с полуслова, ловит малейшую шутку. /…/ Шарлатанит, ошарашивает публику, но талант. /…/  А пишет лучше всего тогда, когда пишет о своей молодости, о том, что было пережито».

 По свидетельству  Корнея Чуковского,  Андреев «писал  почти всегда ночью – я не помню ни одной его вещи, которая была бы написана днем. Написав и напечатав свою вещь, он становился к ней странно  равнодушен, словно пресытился ею, не думал о ней. Он умел отдаваться лишь той, которая еще не написана. Когда он писал какую-нибудь повесть или пьесу, он мог говорить только о ней: ему казалось, что она будет лучшее, величайшее, непревзойденное его произведение».   

Литературному творчеству отдавался  полностью,  «до полного истощения сил. Бывали месяцы, когда он ничего не писал, а потом вдруг с невероятной скоростью продиктует в несколько ночей огромную трагедию или повесть. Шагает по ковру, пьет черный чай и четко декламирует; пишущая машинка стучит как безумная, но все же еле поспевает за ним.  /…/Он не просто сочинял свои пьесы и повести, – он был охвачен ими, как пожаром».    

     Поразительной работоспособностью отличался и Бунин. Николай Телешов вспоминал: «Работать он мог очень много и долго: когда гостил он у меня летом на даче, то, бывало, целыми днями, затворившись, сидит и пишет;  в это время не ест, не пьет, только работает, выбежит среди дня на минутку в сад подышать и опять на работу, пока не кончит». То же самое было и в эмиграции.  Подтверждение тому — в «Грасском дневнике» Галины Кузнецовой: «И.А. пишет по 3 – 4 печатных страницы в день./…/ Пишет он буквально весь день, очень мало ест за завтраком, пьёт чай и кофе весь день. Вот уже больше месяца, если не полтора, длится такой режим. Нечего говорить, что он поглощен своим писанием полностью. Все вокруг не существует».

Ещё  Бунин считал, что заглавия рассказов ничего не должны объяснять  /…/, считая это дурным тоном: «С какой стати давать читателю сразу же ключ, пускай он хоть немного поломает себе голову над заглавием».  Того же мнения придерживался  и Андреев.

   Интересные строки об этом есть в заметке  Бунина о пьесе Горького «На дне»: «Заглавие пьесы «На дне» принадлежит Андрееву. Авторское заглавие было хуже: «На дне жизни». Однажды, выпивши, Андреев говорил мне, усмехаясь, как всегда в подобных случаях, гордо, весело и мрачно, ставя точки между короткими фразами, твердо и настойчиво:

— Заглавие – всё. Понимаешь? Публику надо бить в лоб и без промаха. Вот написал человек пьесу.  Показывает мне. Вижу: «На дне жизни». Глупо, говорю. Плоско. Пиши просто. «На дне».  И. всё. Понимаешь? Спас человека. Заглавие штука тонкая. Что было бы, например, если бы я вместо «Жизнь человека» брякнул: «Человеческая жизнь»? Ерунда была бы. Пошлость. А я написал «Жизнь человека». Что, не правду говорю? Я люблю, когда ты мне говоришь, что я «хитрый на голову». Конечно, хитрый».

>>>>> продолжение следует…

Медиа-публикация к 150-летию со дня рождения
Л. Андреева

Часть 2.

Познакомились и сблизились будущие знаменитости  в Москве  на телешовских «Средах», где, по словам Б. Зайцева,  писатели «каждый раз что-нибудь читали. Много прочитал Андреев – думаю, всех больше». Постоянным участникам «Среды» давали прозвища из «названий московских улиц, площадей и переулков». Бунин, отчасти за свою худобу, отчасти за острословие, от которого иным приходилось солоно, назывался «Живодёрка».    Андрееву вначале  дали адрес «Большой Ново-Проектированный переулок»,  который ему совсем не понравилось, и он просил дать ему возможность переменить  его, хоть на «Ваганьково кладбище».

   Выглядели оба в ту пору великолепно. Как вспоминал Викентий  Вересаев, «смуглый, с черными «жгучими» глазами, черною бородкою и роскошною шевелюрою, Андреев был красив. Ходил он в то время в поддевке, палевой шелковой рубахе и высоких лакированных сапогах. Вид у него был совсем не писательский».   А  Бунин запомнился  таким: «Худощавый, стройный блондин, с бородкой клинышком, с изящными манерами, /…/ глаза небольшие. Но однажды мне пришлось видеть: вдруг глаза эти загорелись чудесным синим светом, как будто шедшим изнутри глаз, и сам он стал невыразимо красив».           

  Примерно в одно время  начинающие литераторы стали  известны читающей публике, печатались в горьковском «Знании». Широкое признание, которое выпало на долю каждого, наступило у Андреева  немного раньше, да  и его гонорары, порой, намного превосходили  бунинские.       Некоторый оттенок творческого соперничества,  и даже, по мнению К. Чуковского, небольшая  зависть Бунина к популярности Леонида Николаевича ,  присутствовали в их отношениях. Но  не  это отдаляло писателей друг от друга.  Как вспоминала супруга Бунина, Вера Николаевна Муромцева, после прослушивания «Анатэмы» Андреева (драмы на библейскую тему о борьбе мирового добра и зла)  Иван Алексеевич сказал: «Как жаль, что Леонид пишет такие пьесы —  все это от лукавого, а талант у него настоящий, но ему хочется «ученость свою показать», и как он не понимает, при своем уме, что это делать нельзя?»      Художественные искания Андреева,   стиль письма  были чужды Бунину, который придерживался   традиций отечественной классической литературы,  считая отступления от них   неприемлемыми.  Все это отражалось и на  личных контактах. Так, 10 ноября 1915 г.,  Бунин сообщал  Д.Л. Тальникову: «В Москве куча народу. Я только что начал выходить, был три раза в театре, видел пьесу Зайцева, пьесу Юшкевича и пьесу Андреева, с коим мы помирились».   Действительно, размолвки и ссоры достаточно быстро забывались, встречи в кругу друзей продолжались.

 В  «Беседах с памятью» Вера Николаевна вспоминала, как  встретившись случайно в гостях, обратила внимание, как  Леонид Николаевич  «услышав меткое слово, остроумное замечание, заразительно смеялся. /…/В передней, когда он накинул на себя дорогую шубу с серым смушковым воротником и заломил назад такую же шапку, Ян напомнил ему про старую отцовскую шубу, которую он носил по бедности в студенческие годы и которая была похожа, по словам Яна, на собачий домик. Андреев очень хорошо засмеялся. /…/

Он рассказывал о своих новых произведениях, хохотал, слушая шутки Яна, /…/

— Ох, Ванюша, — отвечал он, — когда я с тобой, у меня щеки ломит от смеха.»

>>>>> продолжение следует…

Медиа-публикация к 150-летию со дня рождения
Л. Андреева

Часть 1.

   27  октября 1912 года отмечалось 25-летие литературной деятельности Бунина. Среди множества подарков и поздравлений внимание юбиляра привлекла телеграмма: «Люблю  и высоко ценю твой талант и с радостью присоединяюсь к приветствию, которым всё русское общество и литература знаменуют твой сегодняшний день. Работай во славу. Как твой земляк-орловец радуюсь за нашу Орловскую губернию и от лица её лесов и полей, тобою любимых, крепко целую тебя».  Так приветствовал Ивана Алексеевича Леонид Андреев.

Писатели давно хорошо  знали друг друга. По словам А.А. Алексеевского,  племянника Андреева,  они « оба были уроженцы Орловской губернии, земляки Тургенева, Лескова, Фета и других, и оба по игре случая, начали свою литературную деятельность в «Орловском вестнике» и одно время даже печатались в нем…».

Разница в возрасте  составляла всего год, и  в их детстве, проведенном в Орловской губернии  (Андреев —  в Орле, Бунин — в Елецком уезде),  много  можно найти общего.  Леонид  был старшим в многодетной семье орловского чиновника, жившей  более чем скромно.  Иван, также из многодетной семьи,   был, наоборот,  младшим сыном.   Как и Андреевы,  Бунины  с каждым годом    все больше  беднели.  Оба  мальчика  нежно любили матерей.  У Андреева была редкая душевная близость с матерью, Анастасией Николаевной, свято верившей в избраннический путь, счастливую звезду сына.  

Также  и  Людмила Александровна  Бунина с самого раннего возраста любимого  Ванечки поняла, что «он особенный, не такой как все», с тонкой поэтической душой.

Пожалуй, самая большая разница в ту пору была у  них в образовании. У Бунина – 4 класса Елецкой казенной гимназии, да домашние уроки со старшим братом Юлием, а у Андреева – Орловская классическая гимназия, юридический факультет  сначала Петербургского, а затем Московского университетов.

>>>>> продолжение следует…