Литературно-мемориальный музей И.А. Бунина

(к 175-летию со дня рождения художника)

24 мая 1907 года, возвращаясь  из путешествия по Ближнему Востоку, Иван Алексеевич Бунин и Вера Николаевна Муромцева  проездом оказались в Киеве. В их распоряжении было всего несколько часов, которые можно было   потратить на осмотр города. 

 И супруги решили  побывать в недавно построенном Владимирском соборе,   росписи которого были выполнены лучшими в ту пору художниками: Виктором Васнецовым, Михаилом Нестеровым, Михаилом Врубелем, Павлом Сведомским, Вильгельмом Котарбинским.   « Когда мы вошли в собор,— вспоминала Муромцева, — кончалась обедня, которую мы и достояли. Собор новый, — слишком все блестит и нет того страха Божьего, который я ощутила в Софийском».   Вера Николаевна, до этого видевшая храм и его внутреннее убранство по снимкам, не могла наглядеться на Богоматерь кисти Васнецова, восхищаясь «тонкостью овала лица и влекущими византийскими глазами».

Казалось, что Царица Небесная легко и неторопливо идет навстречу,  неся грешному миру своего Сына…   Её  бледное, озаренное внутренним светом лицо было необыкновенно прекрасно, а большие, полные печали и любви  глаза смотрели ласково и участливо.  Как выяснилось впоследствии,  этот удивительный образ художник создавал около двух лет  из 11, которые ушли у него на большую часть росписей этого великолепного храма.

Внимание же Бунина привлекла другая  васнецовская  работа: «Страшный Суд». Стоял он перед  ним очень долго.

  Врезался в память и образ Бога-Отца, выполненный на одном из куполов.

Вполне возможно, именно об этой фреске он упоминал в  стихотворении  «Саваоф», написанном  спустя год:

«Я помню сумрак каменных аркад,
В средине свет — и красный блеск атласа
В сквозном узоре старых царских врат,
Под золотой стеной иконостаса.
Я помню купол грубо-голубой:
Там Саваоф с простертыми руками,
Над скудною и темною толпой,
Царил меж звезд, повитых облаками».

  С творцом так понравившихся росписей,  Виктором Михайловичем Васнецовым,  писатель был  знаком хорошо.    Встречались   на заседаниях литературно-художественного кружка «Среда»,  Москве и Ялте в 1900 году.

За талант и художественное мастерство он называл его и младшего брата Аполлинария, уроженцев Вятской губернии,    русскими самородками и ставил в один ряд с Ломоносовым и Шаляпиным.  Стоит отметить, что Бунин  очень хорошо разбирался в живописи,  интересовался этим искусством, имел множество знакомств с мастерами кисти, среди которых, помимо братьев Васнецовых,  были Нестеров,  Коровин, Репин, Поленов, Левитан. Не прошла  бесследно и многолетняя дружба с одесскими художниками:  Буковецким, Костанди, Куровским и др. Как писал его друг, художник и беллетрист П.А. Нилус, «своих друзей-художников Бунин слегка побаивался: уж очень они решительно нападали на него за неумение отличать оттенки цветов, и с большим вниманием прислушивался к их бесконечным разговорам о природе, искусстве. Нужно сказать, что художники любят вслух выражать свои впечатления, и тут — то Бунин особенно живо понял, что небо и море не только голубого цвета, что есть теплые и холодные тона, что небо отражается не только на крышах и в воде, но облекает все предметы своим отражением, что луна бывает серебряной, и золотой, и красноватой, а ночное небо зеленоватым,  и розоватым, и золотистым, и что солнце и луна насыщают светом испарений воздух, землю…»  

 Общение с ними научило его обращать внимание на множество цветов и их оттенков и уметь описывать их.

 О том, как это непросто,  Иван Алексеевич  говорил: «Я всю жизнь испытываю муки Тантала. Всю жизнь страдаю от того, что не могу выразить того, что хочется… как сказать обо всей этой красоте, как передать эти краски, за этим жёлтым лесом дубы, их цвет, от которого изменяется окраска неба…»  И тем большее восхищение испытывал перед полотнами  настоящих мастеров.   Картины Васнецова были особенно созвучны его мировосприятию.

Пейзажные зарисовки или сюжеты из народной жизни трогали  реалистичностью изображения, будили воспоминания детства. Бунин, так же, как и Васнецов, мог сказать:

«… если все припоминать, все лица, с которыми встречался и жил, так всех подробностей наберется бесконечная вереница — придется вспомнить и детские годы, как я жил в селе среди мужиков и баб и любил их не «народнически», а попросту, как своих друзей и приятелей, — слушал их песни и сказки…».

 Еще больше привлекали Ивана Алексеевича исторические, былинные сюжеты картин художника.

   11 марта 1900 года  Валерий Брюсов записал в дневнике: «В Москве опять был Бунин. Заходил ко мне. Потом я был у него в каких-то странных допотопных меблированных комнатах с допотопными услужающими. Бунин только что вернулся с Михеевым от Васнецова. Восторгались оба безумно его новой картиной «Баян».  

Бунин, смолоду  плененный  «Словом о полку Игореве», и даже посетивший места сражений Игорева войска, увидел на полотне  удивительный по убедительности и силе эпизод  древнерусской истории.   Художник смог как нельзя лучше  передать навеянную «Словом» обстановку, состояние природы и людей.  Это и высокий холм, на котором во время тризны собравшиеся воины  слушают древнее предание из уст седовласого гусляра ;  и их сосредоточенные, суровые лица; и низкое серое небо с гонящими ветром облаками,  и едва  заметная  вдали  река…   Более того, главное действующее лицо, Баян  – княжеский певец и сказитель,  также упоминался в «Слове о полку Игореве».

Подобное сильное впечатление произвела на Бунина и  другая картина Васнецова «Витязь на распутье». Итогом стало появление стихотворения  «На распутье» («На распутье в диком древнем поле…») в 1900 году.

  Критик Стасов  описал эту картину Васнецова так: «Витязь» его принадлежит к лучшему, что он до сих пор сделал. Это род тяжелого, немножко неуклюжего (как и следует) Руслана, раздумывающего о своей дороге на поле битвы, где валяющиеся на земле кости и черепа поросли «травой забвения». Большой с надписью камень, торчащий из земли, богатырский конь, грузный, лохматый, ничуть не идеальный и в самом деле исторический, такой, на каких должны были ездить Ильи Муромцы и Добрыни и которых найдешь сколько угодно даже и до сих пор по России, унылость во всем поле, красная полоска зари на дальнем горизонте, солнце, играющее на верхушке шлема, богатые азиатские доспехи на самом витязе, его задумчивый вид и опустившаяся на седле фигура — все это вместе составляет картину с сильным историческим настроением».

 О надписи на камне  Виктор Михайлович в письме от 5 ноября 1898 года к   В.В. Стасову пояснял: «Как пряму ехати — живу не бывати — нет пути ни прохожему, ни проезжему, ни пролётному». Следуемые далее надписи: «направу ехати — женату быти; налеву ехати — богату быти» — на камне не видны, я их спрятал под мох и стёр частью».   А вот Бунин строки, пропущенные на картине Васнецова,  изменяет по-своему, выражая мысль об опасности любого из возможных направлений:

«На распутье люди начертали
Роковую надпись: «Путь прямой
Много бед готовит, и едва ли
Ты по нем воротишься домой.
Путь направо без коня оставит —
Побредешь один и сир, и наг, —
А того, кто влево путь направит,
Встретит смерть в незнаемых полях…»

 В первых числах октября 1900 года, когда стихотворение «На распутье» готовилось к печати в «Книжках «Недели»,  автор в письме к М.О. Меньшикову просил  указать посвящение его В.М. Васнецову. По техническим причинам сделать это оказалось невозможно, и только 5 января 1903 года в вышедшем  в издательстве «Знания» 2 томе сочинений Бунина  оно появилось с посвящением художнику.

Созвучность поэзии Бунина полотнам Васнецова не осталась незамеченной современниками.   Литературный критик  Ю. Айхенвальд писал  : «Так сочетается в Бунине прошедшее и настоящее, что даже природа лежит перед ним не  только теперешняя, но и  старая, сказочная – такая,  какой она была тогда, когда мелколесьем скакал древний князь  и сорока нагадала ему смерть его сына, когда «солнце мутное  Жар-Птицей  горело в дебрях вековых», и ковыль расстилался перед полком Игоревым, и воткнутое в курган торчало копьё мертвого богатыря, и Баба-Яга ругала себя… вся эта стихия Васнецова близка и Бунину».

  Обращался  Бунин к Васнецову и по поводу  оформления своих книг.

   Уделявший этому пристальное  внимание,  включая качество бумаги, шрифт,  рисунки, и выступая за строгость и простоту, он  полагал, что текст и иллюстрация должны составлять определенную целостность.   В этом плане интересен фрагмент его письма В.Я. Брюсову 4 октября 1900 года.  Иван Алексеевич, извиняясь, что из-за неотложных дел не смог подготовить   рукопись сборника «Листопад» для издания «Скорпионами» «в надлежащем виде», сообщал: « Мы говорили с Сергеем  Александровичем Поляковым, и он дал мне право делать поправки в корректуре и даже перемещения. /…/ Относительно рисунка на обложку /…/  предлагает выбрать из Васнецова заставку. Сообщите мне, какую выберете, а я выпрошу у Васнецова».  

Уже одна эта последняя фраза красноречиво говорит о дружеских отношениях поэта и художника.  Симпатия, уважение и искреннее восхищение  даром слова как нельзя лучше передает и телеграмма  Васнецова  осенью 1912 года, когда отмечалось 25-летие литературной деятельности Бунина:  

«От души поздравляю  Вас с праздником Вашего юбилея дай Вам Бог здоровья и сил долго и долго радовать и утешать нас Вашими стихами и рассказами».  

И тогда же Л. Клод в статье «Певцу Листопада», посвященной юбиляру в газете «Саратовский вестник» (№ 237) написал:

«Тонко и проникновенно рисует он пейзаж родного края – просто и тепло, как Левитан,  /…/ захватывая, как Нестеров, молитвенной сосредоточенностью, /…/ как Васнецов, заставляя проникнуться вещим духом сказки. /…/

Краски Бунина ярки, ясен и четок рисунок – настолько, что слово местами прямо граничит с живописью».

Как и бунинское, творчество Васнецова было глубоко национальным, пронизано народной поэзией, близко и понятно каждому.  М.В. Нестеров писал: «В.М. Васнецов был истинным художником и никем и ничем иным быть он не мог… И то, что оставил нам Васнецов в наследство, не всякому удается оставить …»

 Сам же Виктор Михайлович считал:

 «Мы только тогда и внесём свою лепту в сокровищницу всемирного искусства, когда все силы свои устремим на развитие своего родного искусства…изобразим и выразим красоту, мощь, смысл родных наших образов, нашей русской природы и человека, нашей настоящей жизни и нашего прошлого, наши грёзы, нашу веру и сумеем в своём, истинно национальном, отразить вечное, непреходящее».