Литературно-мемориальный музей И.А. Бунина

Для управления лошадью нужна была плеть.

Точная дата появления плети неизвестна человечеству,   она использовалась многими народами практически с древности.  Известно, что первыми начали использовать  её азиаты – кочевники. В их руках она   могла быть и бичом для  скота, и  орудием защиты во время нападения,  и охотничьим приспособлением.

Умелые руки опытного владельца превращают плеть в мощное оружие  Так, боевой плетью можно выбить глаз, сбить с толку лошадь, разорвать одежду. И что самое главное – щит не защищал бойца от плети. Она не мешала обладателю в бою пользоваться огнестрельным оружием, поскольку закреплялась на запястье – рука оставалась свободной для других манипуляций. 

  В античности наказанием для рабов было избиение плетью. Для повышения эффективности, использовали доработанные плети – с воловьими жилами, металлическими предметами, острой бараньей костью.

На территории Российской империи применяли нагайки, арапники и плети с конструкцией, состоящей из: рукояти, основы, сплетенной из кожаных полос с одни или  двумя хвостами на конце.

В Домострое плети отводилась   роль орудия, используемого для домашнего наказания. Для определения за собой господства в семье, жених на свадьбе засовывал плеть в голенище своего сапога.

Самым распространенным наказанием для учеников и крепостных были удары плетью.

В XVIII столетии   суды практиковали приговоры наказанием плетью.    Происходило  это прилюдно, на главных площадях городов и поселений. Удары наносил палач. После публичного избиения, мужчина не мог идти на военную службу.

  К середине XIX столетия плетка исчезла из перечня наказаний  и стала использоваться в качестве приспособления для управления лошадью.

Дорогим подарком, купленным на ярмарке родителями,  станет для пятилетнего Ивана Бунина небольшая  кожаная плеточка:

        «А потом были еще две великих радости: мне купили сапожки с красным сафьяновым ободком на голенищах, про которые кучер сказал на весь век запомнившееся мне слово: «в аккурат сапожки!» – и ременную плеточку с свистком в рукоятке… С каким блаженным чувством, как сладострастно касался я и этого сафьяна и этой упругой, гибкой ременной плеточки! Дома, лежа в своей кроватке, я истинно замирал от счастья, что возле нее стоят мои новые сапожки, а под подушкой спрятана плеточка». 

                                                              И.А. Бунин «Жизнь Арсеньева»

    Конская упряжь ХIХ века в России была немыслима без украшений.    В этом легко убедиться, вспомнив новогоднюю открытку с тройкой,  везущей  Деда Мороза.  Действительно, сложно представить себе  русскую тройку без бубенцов, колокольчиков, а также  красивого нагрудного украшения коней . Первоначально  эти украшения  возникли по  вере простого народа в  медный звон как  защиту от злых духов в дороге  во время поездок по бескрайним  российским просторам.

   Считалось, чтобы уберечь коня от нечистого духа, на конской сбруе непременно должна быть медь. Блестящие и звенящие украшения берегли и украшали ими  крестьянских и дворянских коней. Источник этого поверья неизвестен, но люди действительно верили в это и увешивали свою лошадь украшениями-оберегами. И всегда начищали их до блеска, и прилаживали, сколько, сколько могли себе позволить.   Украшения были  хоть и простые, но изготовленные с особым отношением и любовью — мастеровито и качественно.

  Изготавливались они  в деревенских кузницах из меди, бронзы, луженой меди или латуни. Примерно со второй половины ХIХ  века стали появляться штампованные предметы промышленного производства. Все медные и латунные элементы упряжи начищались хозяевами до блеска.

Украшения  были, как правило, круглой формы,  с зубцами по краям, различной величины.  Такие бляхи нашивались на ремни сбруи в качестве центральных элементов композиции.

   Металлические детали придавали особый шик и праздничность запряженному коню, и говорили о положении, статусе хозяина.

Чем сложнее и заковыристей были эти украшения, тем они дороже стоили, поэтому не каждый  владелец мог раскошелиться на красивую  сбрую. 

В Ельце в ХIХ веке, занимающихся частным извозом, разделяли на «колясочников»и «троечников». Их лошади были ухоженными, экипажи красиво выкрашены. Упряжь красиво отделана бронзовыми, ярко начищенными бляхами и оторочена кожаными кистями. В начале ХХ века появились в Ельце и лихачи на «эгоистках», одноместных экипажах. Стоимость проезда в этом экипаже была вдвое больше. Интересно, что богатые елецкие купцы никогда не заказывали «эгоисток» — считали, что дорого. А вот бедные елецкие дворяне, такие, как отец И.А. Бунина, заложившие и перезаложившие свои имения, перемещались только в самых дорогих экипажах.

Популярный в конце ХIХ – начале ХХ века аппарат для воспроизведения звука с граммофонной пластинки назывался граммофоном. Звук  возникал с помощью механического звукоснимателя – иглы и мембраны.  Колебания иглы,  образующиеся  при её движении по звуковой  дорожке вращающейся грампластинки, передаются мембране, которая преобразует их в упругие колебания воздуха – звук, усиливаемый рупором. 

Предшественником граммофона считается фонограф, изобретенный в 1877 году Томасом Эдисоном.  Устройство  записывало и воспроизводило звук, правда, плохого качества.

 В 1887 году немецкий изобретатель Эмиль Берлинер, жившей в США,  усовершенствовал его  и запатентовал, назвав  граммофоном.  Берлинеру удалось  уменьшить искажение звука, а также увеличить громкость.

  Широкое распространение в мире  граммофон получил в 1902 году, когда вышла в свет грампластинка с записью десяти песен итальянского тенора Энрико Карузо.

 Тогда же,  инженер Василий Иванович Ребиков при поддержке зарубежных представителей основал первую в России граммофонную фабрику    в Санкт-Петербурге,  наладив выпуск граммофонов и грампластинок. Оборот компании составил 10 тысяч пластинок в год. В репертуар входили в основном русские исполнители: оркестры, хоры, сольные исполнения.

 Если в деревне  граммофон был редкостью, то в городе даже мещанские семьи не слишком большого достатка,  старались его приобрести.

«Наша семья была, увы, не музыкальна. Никто в ней не играл и не пел, разве только в праздник взрослые после выпивки разохотятся подтянуть кому-либо из более певучих гостей. Поэтому не удивительно, что, примерно, в году 1912 отец купил граммофон, один из лучших продаваемых тогда в Ельце, а скорее всего он купил его в Москве в одну из редких поездок туда. Я не видел подобного в других домах. Корпус граммофона был из красного дерева, по сторонам его были вмонтированы картинки  на эмали, труба большая, с полным оборотом, что позволяло получать более мелодичный звук. К граммофону прилагалась высокая тумбочка вместительностью свыше 100 пластинок, и была ими заполнена. Запомнились пластинки с пением Шаляпина (Элегия, Дубинушка, арии Демона, Мефистофеля, варяжского гостя), Вальцевой (романс о подстреленной чайке, цыганские романсы), вальс «На сопках Манчжурии», некоторые народные песни, например, душещипательная «Лучина, лучинушка, неясно горишь», вызывавшая всегда слезинки у женщин, более весёлая «Камаринская», затем нравились диалоги комиков Бима и Бома. Я думаю, что месячного жалования отца не хватило на эту покупку, но граммофон стал гордостью нашей семьи».

                                   (из воспоминаний уроженца Ельца К.В. Скуфьина)

 Граммофон  можно было  увидеть и услышать как в частном доме, так  и в общественном заведении, в частности в трактире.

«Забрел он недавно в трактир Авдеича на Бабьем базаре. Вошел во двор, утопая по щиколку в грязи, и со двора поднялся во второй этаж по такой вонючей, насквозь сгнившей деревянной лестнице, что даже его, человека, видавшего виды, затошнило; с трудом отворил тяжелую, сальную дверь в клоках войлока, в рваных ветошках вместо обивки, с блоком из веревки и кирпича, – и ослеп от табачного дыма, оглох от звона посуды на стойке, от топота бегущих во все стороны половых и гнусавого крика граммофона». 

                      И.А. Бунин «Деревня»

 « В полдень вскачь неслись извозчики, поспешая к вокзалу, стоявшему за городом, под горой. В час они медленно тянулись назад и везли приезжих, чаще всего купцов с ковровыми сумками, которые и теперь еще называются сак-де-войяжами, а не то распространителей граммофонов, молодых бритых евреев в английских картузах, с английскими трубочками в зубах. /…/

  Он купил граммофон и никогда не заводил его. Но однажды, когда Александра Васильевна воротилась от всенощной раньше времени, не достояв, по слабости, службы, и вошла в дом с черного хода, услыхала она крикливые плясовые звуки. А заглянувши в залу, обомлела: Селихов, легкий, старенький, один во всем полутемном доме дико вскидывал ноги перед трубкой граммофона, весело и хрипло кричавшей: «Ай, ай, караул! Батюшки мои, разбой!..

          И.А. Бунин «Чаша жизни»

Граммофонные пластинки оказались весьма массовым товаром. Они  быстро расходились по ярмаркам, базарам, магазинам и лавкам Российской империи.   Их  с удовольствием слушали на свадьбах и именинах, проводах, посиделках и чаепитиях, семейных вечерах.

«Святочная метель, вихрями носившаяся по снежным крышам и снежным пустым улицам, стала мутно синеть, наливаться сумерками, а в доме темнело. Там, в зале, чинно стояли кресла вокруг стола под бархатной скатертью, над диваном тускло блестела картина — зеленоватый кружок луны в облаках, дремучий литовский лес, тройка лошадей, сани, из которых розовыми лучами палили охотники, и кувыркающиеся за санями волки; в одном углу до потолка раскидывалось из кадки мертвыми листьями сухое тропическое растение, а в другом воронкой зиял хобот граммофона, оживавший только по вечерам, при гостях, когда из него вопил в притворном отчаянии чей-то хриплый голос: «Ах, тяжело, тяжело, господа, жить с одной женой всегда!» 

                                                       И.А. Бунин «Старуха»