Литературно-мемориальный музей И.А. Бунина

Необычный процесс подготовки в гимназию проходил успешно ещё и потому, что Иван с рождения был тоже необычным, очень одаренным ребёнком. Спустя много лет, в эмиграции, Иван Алексеевич с улыбкой говорил:

«Да, я обладаю настолько острым зрением, что могу разглядеть звёзды, видимые другими лишь в телескоп. И слух поразительный. Бывало, скажу своим: скоро к крыльцу подъедут такие-то! Мне сначала не верили, потом убедились – я за несколько верст не только мог слышать звон колокольчиков, но даже по звуку их определять – кто именно едет. Что касается обоняния, то оно у меня просто фантастическое».

Причем, феноменальные способности с возрастом не исчезли. Ирине Одоевцевой, вспоминая молодость, он рассказывал:

«Раз со мной такой случай произошёл. Поехали мы с моей первой женой, Аней, к её друзьям, на дачу под Одессой. Выхожу в сад вечером и чувствую – тонко, нежно и скромно, сквозь все пьянящие, роскошные запахи южных цветов тянет резедой.

-А у вас тут и резеда, — говорю хозяйке.

А она меня на смех подняла:

• Никакой резеды нет. Хоть у вас и нюх, как у охотничьей собаки, а ошибаетесь, Ваня. Розы, олеандры, акации и мало ли что ещё, но только не резеда. Спросите садовника.

— Пари, — предлагаю, — на 500 рублей.

Жена возмущена:

-Ведь проиграешь!

Но пари всё же состоялось. И я выиграл его. Всю ночь до зари во всех клумбах – а их было много – искал. И нашел-таки резеду, спрятавшуюся под каким-то широким, декоративным листом. И как я был счастлив! Стал на колени и поцеловал землю, в которой она росла. До резеды даже не дотронулся, не посмел, такой она мне показалась девственно невинной и недоступной. Я плакал от радости».

И.Одоевцева «На берегах Сены»

С семи лет Ивана начали готовить в гимназию. Его наставником стал «очень странный человек, сын состоятельного помещика, предводителя дворянства Ромашкова.

 Николай Осипович Ромашков окончил курс в Лазаревском институте восточных языков в Москве, был образован, начитан, знал несколько языков, в том числе и греческий, но из-за своего трудного, самолюбивого характера, очень несдержанного, не мог ни служить, ни оставаться в имении отца.

Он оказался оригинальным педагогом: стал учить грамоте по «Одиссее» и «Дон – Кихоту», возбудил в своём ученике любовь к странствиям и рыцарству, к средневековью и вообще сыграл большую роль в развитии его ума, вкусов и мечтаний».

В.Н. Муромцева. Жизнь Бунина

Своего первого учителя Иван Алексеевич воскресил в образе Баскакова в «Жизни Арсеньева»:

«Рассказывал он /…/ превосходно, изображая всё в лицах, в жестах, быстрых переменах голоса. Можно было заслушаться его и тогда, когда он читал /… / Он читал со мной Дон-Кихота, журнал «Всемирный путешественник», какую-то книгу под названием «Земля и люди», Робинзона… он рисовал акварелью – и пленил меня страстной мечтой стать живописцем. Я весь дрожал при одном взгляде на ящик с красками, пачкал бумагу с утра до вечера, часами простаивал, глядя на ту дивную, переходящую в лиловое синеву неба, которая сквозит в жаркий день против солнца в верхушках деревьев, как бы купающихся в этой синеве, — и на всегда проникся глубочайшим чувством истинно-божественного смысла и значения земных и небесных красок.

Подводя итоги того, что дала мне жизнь, я вижу, что это один из важнейших итогов. Эту лиловую синеву, сквозящую в ветвях и листве, я и умирая, вспомню…»

Став взрослым, Бунин не раз добрым словом вспоминал своего учителя:

«Повышенная впечатлительность, унаследованная мной не только от отца, от матери, но и от дедов прадедов, тех весьма и весьма своеобразных людей, из которых когда-то состояло русское просвещенное общество, были у меня от рождения. Баскаков чрезвычайно помог её развитию».

И.А. Бунин «Жизнь Арсеньева»

Ваня рос мальчиком добрым, православным. Да по-другому и быть не могло. Перед глазами был пример матери, женщины глубоко верующей и самоотверженной, готовой пожертвовать всем ради блага близких.

«И не раз видел я, с каким горестным восторгом молилась /…/ мать, оставшись одна в зале и опустившись на колени перед лампадкой, крестом и иконами… о чем скорбела она? И о чем вообще всю жизнь, даже и тогда, когда, казалось, не было на то никакой причины, горевала она, часами молилась по ночам, плакала порой в самые прекрасные летние дни, сидя у окна и глядя в поле? О том, что душа её полна любви ко всему и ко всем и особенно к нам, её близким, родным и кровным, и о том, что всё проходить и пройдет навсегда и без возврата, что в мире есть разлуки, болезни, горести, несбыточные мечты, неосуществленные надежды, невыразимые чувства – и смерть…»

И.А. Бунин «Жизнь Арсеньева»

Родители рано начали брать детей с собой в церковь. Несмотря на утомление, церковные службы были ими любимы, нравился и почет, которым они в храме пользовались.

«Помню поездки к обедне, в Рождество. Тут всё необычайно, празднично: кучер в желтой шелковой рубахе и плисовой безрукавке на козлах тарантаса, запряженного тройкой; отец с свежевыбритым подбородком и по-городскому одетый, в дворянском картузе с красным околышем, из-под которого ещё мокро чернеют по-старинному, косицами начесанные от висков к бровям волосы, мать в красивом, легком платье со множеством оборок; я, напомаженный в шелковой рубашечке, с праздничной напряженностью в душе и теле… А в церкви – теснота, теплая, пахучая жара от этой тесноты, от пылающих свечей, от солнца, льющегося в купол, и чувство тайной гордости6 мы впереди всех, мы так хорошо, умело и чинно молимся, священник после обедни подает нам целовать пахнущий медью крест прежде всех …»

В то время для Вани эти поездки были лишь праздничной стороной православных обрядов, чем-то необычайным и волнующим. Настоящую веру в Бога он приобрел после двух страшных событий: гибели деревенского пастушка и смерти любимой сестры Саши.

«Когда и как приобрёл я веру в Бога, понятие о нём, ощущение его? Думаю, что вместе с понятием о смерти. Смерть, увы, была как-то соединена с ним (и с лампадкой, с черными иконами в серебряных и вызолоченных ризах в спальне матери). Соединено с ним было и бессмертие. Бог – в небе, в непостижимой высоте и силе, в том непонятном синем, что вверху над нами, безгранично далеко от земли: это вошло в меня с самых первых дней моих, равно как и то, что, невзирая на смерть, у каждого из нас есть где-то в груди душа и что душа эта бессмертна».

И.А. Бунин «Жизнь Арсеньева»

Вскоре после смерти сестрёнки «кто-то из Ельца привёз копеечные книжки «Жития святых», и мальчик набросился на это чтение, стал много молиться, держать посты, даже сплёл из верёвок нечто похожее на «власяницу» и носил её под рубашкой. И всё бегал к сапожнику, ездившему за товаром в город, давал ему медяки, прося покупать для него все новые и новые книжки о святых».

В.Н. Муромцева. Жизнь Бунина

Когда подросла младшая сестра Маша, Ваня стал проводить своё свободное время с ней. 

«Иногда он будил её на заре и уговаривал пойти встречать «зою», обещая ей рассказывать. И если она соглашалась, то они через окно выскакивали в сад, и он ввел её за руку на гумно и, чтобы она не заснула, исполняя обещание. Любимой его сказкой была «Аленький цветочек», рассказывал он и в ту пору хорошо.

Любили дети проводить время в каретном сарае. Особенно бывало уютно куда-то ехать в дедовском возке, и тогда он тоже рассказывал сестрёнке всякие истории. Нравилось им на дворе прятаться под края каменного корыта, вросшего в землю».

(В.Н. Муромцева. Жизнь Бунина)

Много времени они проводили летом и с пастушатами, которые научили их есть всякие травы, буйно росшие за огородом, за кухней, за варком. Эта дегустация однажды чуть не привела к трагедии:

«… под амбарами оказались кусты белены, которые мы с Олей однажды наелись так, что нас отпаивали парным молоком: уж очень дивно звенела у нас голова, а в душе и теле было не только желанье, но и чувство полной возможности подняться на воздух и полететь куда угодно…»

И.А. Бунин «Жизнь Арсеньева»

Но самым главным, родным и близким человеком была, конечно, мама, Людмила Александровна. О ней с искренней, безграничной сыновней любовью он напишет:

«Что до матери, то, конечно, я заметил и понял её прежде всех. Мать была для меня совсем особым существом среди всех прочих, нераздельным с моим собственным, я заметил, почувствовал её, вероятно тогда же, когда и себя самого…

С матерью связана самая горькая любовь всей моей жизни. Всё и все, кого любим мы, есть наша мука, — чего стоит один этот вечный страх потери любимого! А я с младенчества нес великое бремя моей неизменной любви к ней – к той, которая, давши мне жизнь, поразила мою душу именно мукой, поразила тем более, что, в силу любви, из коей состояла вся её душа, была она и воплощённой печалью: сколько слёз видел я ребёнком на её глазах, сколько горестных песен слышал из её уст».

Людмила Александровна была очень богомольна, добра и терпелива. Тревога за будущее детей была нередко причиной её слёз и грусти. Зато как она любила поэзию, по-старинному, нараспев читала домочадцам Жуковского, Пушкина; «Руслана и Людмилу» знала наизусть! Ваня был её любимчиком и много, по его выражению, «наслушался от неё песен и сказок».

Матери Бунин впоследствии посвятил немало задушевных строк, а также отдельное стихотворение:

***

Я помню спальню и лампадку,

Игрушки, теплую кроватку

И милый, кроткий голос твой:

«Ангел-хранитель над тобой!»

Ты перекрестишь, поцелуешь,

Напомнишь мне, что он со мной,

И верой в счастье очаруешь…

Я помню, помню голос твой!

Я помню ночь, тепло кроватки,

Лампадку в сумраке угла

И тени от цепей лампадки…

Не ты ли ангелом была?

В ту пору самыми главными в жизни Ивана людьми были родители.

Любовь к ним первой пробудилась в его сердце:

«Детская душа моя начинает привыкать к своей новой обители, находить в ней много прелести, /…/ замечать людей и испытывать к ним разные, более или менее сознательные чувства.

Мир для меня всё ещё ограничивается усадьбой, домом и самыми близкими. Вот я уже не только заметил и почувствовал отца, его родное существование, но и разглядел его, сильного, бодрого, беспечного, вспыльчивого, но необыкновенно отходчивого, великодушного, терпеть не могшего людей злых, злопамятных».

По воспоминаниям супруги Ивана Алексеевича, Веры Николаевны Муромцевой, «Алексей Николаевич Бунин принадлежал к тем редким людям, которые, несмотря на крупные недостатки, почти пороки, всех пленяют, возбуждают к себе любовь, интерес за благостность ко всем и ко всему на земле, за художественную одаренность, за неиссякаемую веселость, за подлинную щедрость натуры.

В его доме даже во времена крепостничества никого не наказывали.

Рассказывали со смехом, что однажды он, рассердившись, повел старших сыновей в сад, чтобы они сами себе сорвали для порки прутья, но на этом дело и кончилось, розги было сломаны, и отец их отпустил, сказав, чтобы в будущем вели себя хорошо».

А маленькому Ване в отце больше всего нравилось то, «что был он когда-то на войне в каком-то Севастополе, а теперь охотник, удивительный стрелок, — он попадал в двугривенный, подброшенный в воздух, — и так хорошо, задушевно, а когда нужно, так ловко, подмывающе играет на гитаре песни, какие-то старинные, счастливых дедовских времён…»

«А какой аппетит был у отца в пору моего раннего отрочества! Раз он, уже совсем одетый, чтобы отправиться на охоту, проходил мимо буфета, где стоял непочатый окорок. Он остановился, отрезал кусок, окорок оказался очень вкусным, и он так увлёкся им, что съел его весь…»

Впоследствии, став взрослым Бунин признается:

«Я многое кровно унаследовал от отца, например, говорить и поступать с полной искренностью в том или ином случае, не считаясь с последствиями, нередко вызывая этим злобу, ненависть к себе. Это от отца. Он нередко говорил с презрением к кому-то, утверждал свое право высказывать свои мнения, положительные или отрицательные, о чем угодно, идущие вразрез с общепринятыми:

— Я не червонец, чтобы всем нравиться!

Он ненавидел всякую ложь и особенно корыстную, прибыльную; говорил брезгливо:

— Лгут только лакеи».