9 мая 1945 года… Долгих четыре года, ценой миллионов жизней советских людей была завоевана Победа над фашистской нечистью. Героизм, мужество, отвага и самопожертвование солдат и офицеров на полях жестоких сражений остались и по-прежнему живы в воспоминаниях очевидцев, в военной кинохронике и художественных фильмах, литературных произведениях и в живописи. Предлагаем вашему вниманию виртуальную выставку картин разных художников, посвященных Великой Отечественной войне.
В
интервью американскому журналисту в 1934 году Рахманинов сказал: «Уехав из России, я потерял желание сочинять. Лишившись родины, я
потерял самого себя. У изгнанника, который лишился музыкальных корней, традиций
и родной почвы, не остаётся желания творить, не остается иных утешений, кроме
нерушимого безмолвия нетревожных воспоминаний».
Не мог забыть
Родину и Бунин. Вдали от неё, погружаясь
воображением в прошлое, на бумаге под его стремительным пером, оживали
впечатления давних лет, русские поля и
перелески, косцы на лугу, постоялые дворы, монастыри и трактиры былой Руси,
страдания, боль и любовные волнения молодости. Так появились во Франции «Жизнь Арсеньева»,
«Митина любовь», многочисленные рассказы. Соотечественники
читали их, мысленно возвращаясь домой, в
прежнюю Россию, в прежнюю жизнь… Произведения русских эмигрантов находили
отклик и в душе композитора, который считал
чтение самым приятным времяпровождением.
Младшая дочь Рахманинова Татьяна вспоминала, что Сергей Васильевич «очень любил Ивана Алексеевича… любил его
стихотворения, рассказы, говорил, что Иван Алексеевич все по-особенному слышит,
рассказал даже, как он поправил какое-то слово, когда отец читал, и научил его,
как его произносить нужно, — и о внутренней музыкальности стихов его говорил, и
о том, как Иван Алексеевич читал вслух…
Не
было большего удовольствия для отца, как подарить ему хорошую книгу.А Ивана Алексеевича он читал часто».
Нападение фашистской Германии на СССР были
восприняты с огромной болью большинством
русских эмигрантов. С мучительной
остротой Рахманинов переживал падение каждого города и ужасно волновался за
судьбу родины.
И до этого оказывающий помощь нуждающимся
соотечественникам — инвалидам,
голодающим в России, старым
друзьям в Москве и Петербурге, русским студентам в Париже, – теперь он передавал через посольство гонорары от
концертов на медицинскую помощь русской армии, посылал через американский
Красный Крест посылки русским военнопленным.
В 1942 году, незадолго до смерти, на одном из чеков с пожертвованием в советское
консульство, Рахманинов приписал: «От
одного из русских посильная помощь русскому народу в его борьбе с врагом. Хочу
верить, верю в полную победу!»
Верил в победу и освобождение родины и Бунин. Как вспоминал журналист А.В. Бахрах, на грасской вилле «Жаннет» ежедневно по радиоприемнику нобелевский лауреат « силился поймать Лондон или Швейцарию /…/. В своей комнате он развесил огромные карты Советского Союза и внимательно следил за штабными сводками, негодуя, когда какую-нибудь местность, упомянутую в этих сводках, он не находил на своих картах. Только когда нацистские армии приникли слишком далеко вглубь советской территории, перестал он делать отметки на картах, «чтобы не огорчаться».
Вилла «Жаннет»
А вот еще одно свидетельство писателя А. П. Ладинского: «Во время оккупации Франции гитлеровцами он решительно отказался от всякого сотрудничества с ними, не напечатал при них ни одной строчки и искренне радовался победам советских армий. Об этом он не раз говорил и писал: «Горячо радуюсь победам России…». В другом: «Хочу домой…»
Рахманинов не дожил до Победы своей горячо любимой
Родины. Он скончался 28 марта 1943 года в Америке.
Иван
Алексеевич услышал об этом по радио. Заплакал, а потом несколько дней ни с кем не
разговаривал. Переживала и Вера Николаевна. 29 марта она записала:
«…все
застилает смерть Рахманинова. В «Эклерер де Нис» есть уже сообщение «Великий
композитор». Не дожил он до конца войны, до свидания с Таней /дочерью/, до
возможности вернуться на родину».
Сергея Васильевича похоронили на кладбище Кенсико, близ
Нью-Йорка.
В 1958 году,
молодой американский пианист Харви Ван Клиберн, победитель Международного конкурса имени Чайковского в
Москве, привез из России и посадил на могиле Рахманинова куст сирени в память о
русской земле, которая подарила миру неповторимого музыканта.
Спустя три года друзья встретились уже в Париже. 5 мая 1933 года С.В. Рахманинову исполнилось 60 лет. Бунин присутствовал на торжественном приёме по этому случаю. Получив приглашение, он писал: “…Дорогой Сергей Васильевич, простите, не хотел писать в пространство, куда-то вдаль, теперь же, когда Вы близко, ощутимо, от всей души приветствую Вас, целую и желаю еще многих лет сил, здоровья, благополучия и всяческих возможностей продолжать свое славное поприще, гордость русскую и всемирную, Ваш Иван Бунин”.
Через полгода, 10 ноября, Рахманинов стал одним из первых, кто поздравил Ивана Алексеевича с присуждением Нобелевской премии. “Искренние поздравления от господина из Нью-Йорка” – телеграфировал он. О тех днях своего долгожданного триумфа Бунин потом будет рассказывать другу на обеде в парижской квартире Рахманинова 31 марта 1937 года. Вспоминал об этом общий знакомый, врач В. М. Зернов:
«
Помню Бунина-лауреата на обеде у Рахманинова. Сергей Васильевич слушает
внимательно и словно немного
снисходительно, как Бунин рассказывает о происхождении своего древнего рода, о своей поездке в Стокгольм. /…/ И кажется
мне, что Бунину это нужно, нужен и
древний род и торжество его признания, и слава, и хочется, чтобы эта
слава была мировой, всемирной, с лаврами, цветами и рукоплесканиями.
А
Рахманинов слушает его, как царь, владеющий безграничным царством, для которого
вся эта слава и блеск только «суета и
томление духа». Но слушает его доброжелательно, с живым интересом,
иногда вставляя немного шутливые замечания».
В июле 1937 года Бунины побывали на швейцарской вилле Рахманинова «Сенар» в окрестностях Гертенштейна. Участок земли на берегу озера для её постройки Рахманинов купил в августе 1930 г.
Название супруги придумали сами, взяв первые слоги от своих имен (Сергей и Наталья) и прибавив начальную букву фамилии. Построенный спустя четыре года дом в стиле модерн по последнему слову техники и комфорта того времени, был красив и уютен.
Вокруг него – удивительной красоты сад, где Рахманиновы, наряду с деревьями и кустарниками посадили очень много роз и других цветов. На Ивана Алексеевича вилла произвела очень большое впечатление. Он вспоминал о «Сенаре» как о чудесной усадьбе на берегу Люцернского озера, где они провели «прекрасный вечер».
Рахманинов за работой в саду. 1938 г.
Встреча оказалась недолгой, на другой день Бунины должны были уехать, так как Иван Алексеевич ездил с чтениями по городам Швейцарии: Женева, Гертенштейн, Монтрё, Лозанна. В отличие от Рахманинова, публичные выступления Бунин не любил. «…Труднее этого заработка – чтениями – кажется, ничего нет. Вагоны, отели, встречи, банкеты – и чтения – актерская игра, среди кулис, уходящих /…/ вверх, откуда несёт холодным сквозняком», — писал он в дневнике во время турне по Балтийским странам в 1938 году.
В 1955 году, спустя восемнадцать лет, младшая
дочь Рахманинова Татьяна Конюс, которая
дружила с Верой Николаевной, прислала ей
открытку с изображением «Сенара»:
«Дорогая Вера
Николаевна, помните ли Вы этот дом? С тех пор, что Вы здесь были, деревья очень
выросли и сад стал красивый. В доме – всё то же. Портрет Ивана Алексеевича на
том же месте».
В саду Рахманиновы посадили три берёзки как память о родной земле, но они очень плохо приживались и требовали многих хлопот, как бы безмолвно утверждая, что вдали от родной земли расти тяжело.
Ни красота швейцарской природы, ни ощущение самого безопасного места Европы, ни уютная вилла и её великолепный сад не могли заменить Рахманинову родной земли. Сын Шаляпина, Федор, рассказывал: «Сколько раз, бывало, часами вспоминали мы картины нашей родины. Берёзовые рощи, бесконечные русские леса, пруд на краю деревни, покосившиеся бревенчатые сарайчики и дожди, наш осенний, мелкий, частый дождик…» Подтверждал это и журналист А.Седых: «Разлуку с родиной Рахманинов переживал очень мучительно. Когда говорил о России, взгляд становился пристальным, в нем загорался какой-то огонь и временами ему трудно было сдерживать слезы».
Друзья встретились в сентябре 1925 года в Грассе на вилле, которую снимали Бунины. Вера Николаевна сделала несколько записей в дневнике:
«12 сентября. …В шестом часу приехал Рахманинов. Посидел около часу. Он с семьей в Канн. Большая вилла, своя машина, на которой они приехали из Германии. Он очень мне понравился. Звал к себе. По-видимому, к Яну относится очень хорошо …
Канны
24 сентября .…Вспоминаю обед у Рахманиновых…. Трогательное отношение к Чехову. Все просил Яна порыться в памяти и рассказать об Антоне Павловиче. Ян кое-что рассказал. Рахманинов очень заразительно смеялся. Рассказал, что когда он был еще совершенно неизвестным, он в Ялте аккомпанировал Шаляпину. Чехов сидел в ложе. В антракте он подошел к нему и сказал: «А знаете, вы будете большим музыкантом». Я сначала не понял и удивленно посмотрел на него, — продолжал С.В. – а он прибавил: «У вас очень значительное лицо».
Новая встреча в Грассе состоялась через год. Сергей Васильевич познакомил Буниных с семьёй. 18 сентября 1926 года Вера Николаевна записала: «Были у нас Рахманиновы. Очень приятна и мила его жена. Женственна, проста и добра…»
С дочерьми Ириной и Татьяной
Через несколько дней супруги побывали у Рахманиновых
в гостях. Как выразилась Вера Николаевна, «
от всей семьи осталось необыкновенное приятное и легкое впечатление. Дочери
очаровательные…” Чувствовалось, что
в семье царили взаимопонимание, поддержка и любовь. И это было действительно, так.
Сергей и Наталия Рахманиновы
Как воспоминала
двоюродная сестра композитора А.А. Трубникова, семьянином Сергей Васильевич был
прекрасным, любил жену «горячо и искренне всю жизнь, и до смерти
она была его лучшим другом. Девочек своих, своих «гуленек», он нежно любил и
окружил заботой и лаской».
А вот запись Ивана Алексеевича: «16 – Х – 26. Вчера Рахманинов прислал за нами свой удивительный
автомобиль, мы обедали у него, и он, между прочим, рассказал об известном
музыканте Танееве: был в Москве концерт Дебюси, и вот, в антракте, один
музыкальный критик, по профессии учитель географии, спрашивает его: «Ну, что
скажете?» Танеев отвечает, что ему не нравится. И критик ласково треплет его по
плечу и говорит: «Ну, что ж, дорогой мой, вы этого просто не понимаете, не можете
понять». А Танеев в ответ ему еще
ласковее: «Да, да, я не знал до сих пор, что для понимания музыки не нужно быть
30 лет музыкантом, а нужно быть учителем географии».
Летние встречи в Грассе, хоть и не долгие, продолжались еще несколько лет, о чем Вера Николаевна делала лаконичные записи.
Вилла «Бельведер»
«2 августа 1929. «А дома нас ждали гости – Рахманиновы, приехавшие на неделю сюда в своей машине. Он был в отличном сером костюме и новой шляпе /…/ у неё синематографический аппарат, — снимала. В Рахманинове чувствуется порода и та простота, что была присуще нашим барам».
3 августа. Подъехали Рахманиновы, он, как всегда, прост, мил и благостен».
9
мая 1930 г.«Обед у
Рахманиновых. Сергей Васильевич очень любезен./…/ жаловался,
что в музыке царит модерн».
Запись о встрече 1930 года есть и у Галины Кузнецовой в «Грасском дневнике»:
Рахманинов и Бунин
«3 августа .…Иван Алексеевич ждал Рахманинова с дочерью (Таней), приехавших на несколько дней в Канны. Сели, заговорили. У Тани оказался с собой американский аппарат, маленький синема, который она наводила поочередно на всех нас. Одеты оба были с той дорогой очевидностью богатства, которая доступна очень немногим… Во время обеда я часто смотрела на него и на Ивана Алексеевича и сравнивала их обоих – известно ведь, что они очень похожи, — сравнивая также и их судьбу. Да, похожи, но Иван Алексеевич весь суше, изящнее, легче, меньше, и кожа у него тоньше и черты лица правильнее».
Иван Алексеевич Бунин любил детей, которые были для него воплощением чистоты, непосредственности и радости. Как вспоминала художница Т.Д. Муравьёва — Логинова, когда «они встречались на его пути — умел с ними говорить, как кудесник, как чародей, и покорял их сердца!» Поэтесса Ирина Одоевцева, случайно зайдя к Буниным в Париже, стала свидетельницей его танца с Олечкой Жировой. Её удивлению не было предела: «надменный, гордый Нобелевский лауреат, казалось, превратился в семилетнего мальчика и самозабвенно, восторженно скакал и прыгал вокруг стола с прехорошенькой маленькой девочкой. Увлеченной танцем, он даже не повернулся, чтобы узнать, кто пришел. /…/ в тот день мне было дано впервые увидеть совсем другого, нового Бунина. Я и не предполагала, что в нем столько детского и такой огромный запас нежности». Впоследствии она записала фрагмент одного разговора с Иваном Алексеевичем на эту тему:
«А детей, хотя у меня и нет «родительской страсти», я все-таки очень люблю, — задумчиво говорит он. — Да, я очень люблю детей. Милых, добрых, умных, как почти все дети. Ведь злые, капризные, глупые дети исключение. Они почти всегда карикатуры своих родителей. В моей семье, хоть нас никак не воспитывали и мы были на редкость свободны, все дети, каждый по-своему, были милы, добры и умны. Должно быть, оттого, что у нас были по-настоящему хорошие родители. /…/ Как это ни странно, мне очень редко приходилось по-настоящему сталкиваться, сближаться с детьми. Их как-то всегда было мало вокруг меня, в моей жизни и в том, что я писал. Детская психология меня особенно не интересовала. А детей, когда мне приходится с ними встретиться по-настоящему, когда они входят в мою жизнь, как вот Олечка Жирова, — очень люблю /…/»
Действительно, специально для детей Иван Алексеевич не писал, но тема и образ детства в его творчестве присутствует. Более того, многие бунинские стихотворения о природе, красоте родной земле, сказка «Велга», очень созвучны восприятию и нравятся юным читателям. Их стоит читать школьникам разного возраста, начиная с начальных классов, и, заканчивая, выпускными. На нашей выставке можно будет увидеть книги, с которыми обязательно стоит познакомиться подрастающему поколению.
ЗОЛОТОЙ НЕВОД
Волна ушла — блестят, как золотые, На солнце валуны. Волна идет — как из стекла литые, Идут бугры волны. По ним скользит, колышется медуза, Живой морской цветок… Но вот волна изнемогла от груза И пала на песок, Зеркальной зыбью блещет и дробится, А солнце под водой По валунам скользит и шевелится, Как невод золотой. <1903—1906>
Детство
Чем жарче день, тем сладостней в бору Дышать сухим смолистым ароматом, И весело мне было поутру Бродить по этим солнечным палатам!
Повсюду блеск, повсюду яркий свет, Песок — как шелк… Прильну к сосне корявой И чувствую: мне только десять лет, А ствол — гигант, тяжелый, величавый.
Кора груба, морщиниста, красна, Но так тепла, так солнцем вся прогрета! И кажется, что пахнет не сосна, А зной и сухость солнечного лета. 1906 г.
Как дымкой даль полей закрыв на полчаса, Прошел внезапный дождь косыми полосами — И снова глубоко синеют небеса Над освеженными лесами. Тепло и влажный блеск. Запахли медом ржи, На солнце бархатом пшеницы отливают, И в зелени ветвей, в березах у межи, Беспечно иволги болтают. И весел звучный лес, и ветер меж берез Уж веет ласково, а белые березы Роняют тихий дождь своих алмазных слез И улыбаются сквозь слезы. 1889
ПЕРВЫЙ СНЕГ
Зимним холодом пахнуло На поля и на леса. Ярким пурпуром зажглися Пред закатом небеса. Ночью буря бушевала, А с рассветом на село, На пруды, на сад пустынный Первым снегом понесло. И сегодня над широкой Белой скатертью полей Мы простились с запоздалой Вереницею гусей. <1891>
АПРЕЛЬ
Туманный серп, неясный полумрак, Свинцово-тусклый блеск железной крыши. Шум мельницы, далекий лай собак, Таинственный зигзаг летучей мыши. А в старом палисаднике темно, Свежо и сладко пахнет можжевельник, И сонно, сонно светится сквозь ельник Серпа зеленоватое пятно. <1903—1906>
Туча растаяла. Влажным теплом Веет весенняя ночь над селом; Ветер приносит с полей аромат, Слабо алеет за степью закат. Тонкий туман над стемневшей рекой Лег серебристою нежной фатой, И за рекою, в неясной тени, Робко блестят золотые огни. В тихом саду замолчал соловей; Падают капли во мраке с ветвей; Пахнет черемухой… 1888
Люди, близко знавшие Рахманинова, находили в нем не только удивительного музыканта, но иинтереснейшего собеседника, любящего смех и обладающего огромным чувством юмора.
«Смешливый человек», — говорил о нём его ближайший друг Ф.Ф. Шаляпин. По воспоминаниям внука Рахманинова, Александра Борисовича, «как-то знаменитый бас, попросил написать для него камерное сочинение. Композитор согласился с загадочной ухмылкой. Был салонный концерт певца. Шаляпин, держа в руках, как он думал, ноты уже известного ему по репетициям нового сочинения, приготовился к премьерному исполнению. Рахманинов же сел у двери в последнем ряду…
Шаляпин
начал петь и запнулся – не хватило дыхания. Извинился перед публикой. Во второй
раз – то же самое… А в третий раз знаменитый певец схватил стул и в гневе
стукнул им об пол. Оказалось, что в экземпляр нот Шаляпина Сергей Васильевич
втихую «всунул» ноту, которую великий бас заведомо не мог взять. Мой дед
выбежал из зала и смеялся полчаса».
После этого случая Шаляпин не разговаривал с Рахманиновым три месяца, а потом помирился. Федор Иванович преклонялся перед талантом Сергея Васильевича как пианиста, дирижера и композитора. Дочери Ирине, крестнице композитора, он часто говорил: «Прошу тебя, ходи на его концерты, внимательно слушай его музыку, его исполнение!» Спустя годы Ирина Федоровна писала: «…ясно представляю Большой зал Московской консерватории, наклонившегося над роялем Сергея Васильевича, его строгий значительный профиль…
Он не делает никаких лишних движений, не поднимает глаза кверху, ища «где-то» вдохновения. Нет… оно в нем самом, в его необычайной собранности, в чувстве меры, в строжайшем ритме, в послушных ему красивых мужественных руках. Все благородно, просто/…/
И
льются чарующие звуки, то бурные и страстные, то нежные и грустные, и живешь
одним чувством с великим художником до момента, пока не кончится это волшебство
и зрительный зал не разразится громом рукоплесканий, а он все еще сидит, уронив
руки, потом встает и так скромно, просто благодарит публику, застенчиво кланяясь.
Тот, кто хоть раз слышал Рахманинова-пианиста, никогда не забудет его
изумительное искусство».
1917 год подвел роковую черту под прежней жизнью России. Революция, приход к власти большевиков многими были восприняты по-разному.
Фотография с дарственной надписью И. Шаляпиной. 1 апреля 1917 года
Рахманинов не принадлежал к тем, кто был «слеп к действительности и снисходителен к
смутным утопическим иллюзиям». Достаточно
быстро понял, когда «ближе столкнулся с
теми людьми, которые взяли в свои руки судьбу нашего народа и всей нашей
страны, я с ужасающей ясностью увидел, что это начало конца — конца, который
наполнит действительность ужасами. Анархия, царившая вокруг, безжалостное
выкорчевывание всех основ искусства, бессмысленное уничтожение всех
возможностей его восстановления не оставляли надежды на нормальную жизнь в
России».
23 декабря 1917 года он вместе с семьей отправился в Стокгольм.
Официальным поводом было концертное турне на несколько месяцев по Норвегии,
Швеции. На родине, помимо денежного состояния, поместья и квартиры оставались и
все рукописи, опубликованные и неопубликованные.
Бунин с Верой Николаевной покинет Россию через три года, испив сполна свою «несказанную чашу страданий», и также оставив в Одессе архив и часть своих записей об «окаянных днях» революции и гражданской войны. 1 января 1922 года, в Париже он напишет в дневнике: «Да, вот мы и освободились от всего – от родины, дома, имущества…» Но, в отличие от Сергея Васильевича, жизнь за границей станет для Бунина серьёзным испытанием.
Рахманинов в
это время с большим успехом гастролирует
в Европе и в Америке. Выступает в лучших
залах, его концерты следуют друг за
другом и становятся настоящим событием. Как вспоминал А. Седых, Сергей Васильевич «любил играть, без концертов скучал, начинал
нервничать, эстрада была ему нужна. Но вместе с тем и жаловался, чувствовал,
что пианист в нем мешает композитору, что концерты отнимают у него все силы, держат
его в постоянном душевном напряжении. Он говорил:
— Я никогда не мог делать два дела вместе – сочинять и выступать. Я или только дирижировал, или только сочинял, или только играл».
На даче в Локуст-Пойнте, штат Нью-Джерси. 1923 год
Многочисленные концертные выступления не оставляли
Рахманинову сил и времени для сочинения музыки. В течение первых девяти лет
эмиграции он не написал ни одного нового
произведения, зато результатом этого
титанического труда было материальное благополучие.
Писателям было намного труднее. Бунин с женой буквально выживали во Франции, испытывая
серьёзные материальные затруднения. За помощью приходилось обращаться к друзьям
и знакомым. 17 июня 1924 года Иван
Алексеевич отправил письмо Рахманинову из Грасса: “…Дорогой друг, – позвольте назвать Вас так по старой памяти и в силу
лучших чувств, неизменно мною к Вам питаемых, – обращаюсь к Вам со странной
просьбой, которую я надеюсь, Вы поймете и простите по безвыходности моего уже
давнишнего эмигранства: нет ли у Вас
какой-либо возможности подействовать на кого-либо из богатых американцев помочь
мне? Как многие, я лишен всякого достояния. Заработки ничтожны. Известность я
завоевал в лучших кругах Европы порядочную (настолько, что я нахожусь в числе
кандидатов на Нобелевскую премию), но иностранцы, переводя и издавая меня, или
ничего не платят (пользуясь нашим бесправием), или платят гроши… Вы поймете
меня и без слов: нищета. С радостью слышу о Ваших успехах. Дай Бог Вам всего
лучшего, сердечно Ваш – Иван Бунин”.
Рахманинов
немедленно откликнулся денежным переводом и письмом из Мюнхена 9 августа: “Ужасно хотел бы Вас повидать…”
12 августа Иван Алексеевич его благодарил: “…Я смущен и мне больно ужасно. Благодарю Вас за Вашу сердечность чрезвычайно. При первой же возможности возвращу Вам с низким поклоном. Горячо жалею, что не увижу Вас. Дай Вам Бог всего лучшего, дружески обнимаю Вас…”
Романсы «Ночь печальна» и «Я опять одинок» в исполнении артистки Салиной и певца Ф.А. Ошустовича звучали 26 октября 1912 года на вечерах Московского женского клуба и Общества деятелей периодической печати и литературы в Большом зале
Политехнический музей
Политехнического музея во время чествования Бунина с 25-летием начала литературной деятельности. По воспоминаниям современников, в этом же зале, спустя три года «красиво спел их» М.С. Куржиямский.
Среди многочисленных телеграмм, полученных юбиляром, было и приветствие от Рахманинова: «Примите душевный привет от печального суходольского музыканта».
В Ивановке
Вполне возможно, что так Сергей Васильевич хотел подчеркнуть созвучность своего душевного состояния настроению рассказа Бунина «Суходол», опубликованного незадолго перед этим. Об этом рассказе спустя 20 лет Галина Кузнецова писала в «Грасском дневнике»:
«Перед вечером читала «Суходол» и потом долго говорила о нем с И.А. /…/ Удивительно, как это написано. Сначала не понимаешь даже, о ком и о чем читаешь, и почти это неинтересно. А потом оказываешься вовлеченным, зараженным, живущим в этом вместе с действующими лицами и сострадающим с ними. В русской литературе нет ничего похожего».
Ещё одну свою
новую книгу, «Чаша жизни», Бунин послал
Рахманинову в начале 1915 года . 27
апреля от Сергея Васильевича пришло
письмо: “…Я Вас
неизменно люблю и вспоминаю часто наши давнишние с Вами встречи. Грустно, что
они теперь не повторяются. Очень благодарю Вас за присылку Вашей последней
книги. Был тронут…”
27 марта Бунин
слушал «Всенощное бдение» Рахманинова в Большом зале
Российского Благородного собрания. О своих впечатлениях он писал одесскому
художнику П. Нилусу: «Кажется, мастерски обработал все чужое. Но
меня тронули очень только два-три песнопения. Остальное показалось обычной
церковной риторикой, каковая особенно нетерпима в служениях Богу».
Строг и критичен Бунин был не только к другим, но и к себе, часто бывал недоволен написанным. В дневнике племянника Н. Пушешникова есть такие его слова: «Я всю жизнь испытываю муки Тантала. Всю жизнь я страдаю от того, что не могу выразить того, что хочется».
Необычайно требовательным к самому себе, редко удовлетворенным, был и
Рахманинов. Как вспоминал Андрей Седых, однажды он сказал: « В сезон даю пятьдесят концертов, а иногда и больше… и признаться:
раз или два бываю доволен своей игрой… а об остальных выступлениях тяжело
вспоминать. Плохо».
Но все, кому посчастливилось слушать его выступление, поражались не только высоким исполнительским мастерством, но и манерой игры, внешним аскетизмом, за которым скрывалась яркая натура гениального музыканта. Специалисты отдавали дань его феноменальной технике, чувстве формы, ответственном отношении к деталям. Для обычных же слушателей, «немузыкантов», как писал А. Седых, в игреСергея Васильевича, « был некий эффект колдовства. Он выходил на эстраду медленным, немного утомленным шагом; фрак сидел на нем удивительно – Сергей Васильевич всегда одевался у лучшего лондонского портного. Сдержанно раскланивался с публикой, усаживался за инструмент и, на несколько секунд, как бы задумывался. У него были особенные руки: большие, очень красивые, с длинными и в то же время мягкими пальцами, и он как-то особенно решительно клал их на клавиши. /…/Он начинал обычно спокойно, почти сурово, но постепенно звук нарастал, игра становилась динамичной, — слушатели вдруг чувствовали себя во власти необычайного мастера и сидели, как заколдованные».
Таким видели Рахманинова на эстраде. А в жизни он был другим — вдумчивым и сосредоточенным. Говорил голосом ровным, глухим, очень тихим, так что приходилось, по словам Веры Николаевны, « слушать с большим напряжением». Его отличали аккуратность во всем, необычайная пунктуальность, внимательность и чуткость к любому человеку.
Правда, разговор с тем, с кем не был хорошо знаком, или журналистами, как вспоминал Седых, «завязывался с трудом. Но стоило коснуться темы, которая волновала или интересовала его, оживал, но никогда не впадал в суетливость и не старался переговорить собеседника». В одном из интервью он рассказывал ему о своем детстве:
«Мать начала давать мне уроки музыки с четырехлетнего возраста. С дедом, прекрасным пианистом, разыгрывал в четыре руки «Собачий вальс». А вот отец был военный и против музыкального образования возражал: «Какая же это профессия для дворянина, — быть музыкантом?». Все мое детство связано с музыкой. Провинившихся детей ставят в угол, а меня ставили под рояль. И это наказание представлялось мне самым постыдным… по настоянию моего двоюродного брата Зилоти мать отвезла меня в Москву и отдала в музыкальную школу Зверева /…/
Рахманинов и А. Зилоти
Чайковский видел мой первый этюд. Зверев ему показал. А спустя год, на экзамене в консерватории, подал ему свою работу «Песню без слов». Было мне тогда четырнадцать лет. Экзаменаторам понравилось, — они поставили пять с плюсом. А Чайковский взял бумагу и что-то к ней приписал – только недели две спустя я узнал, что он приписал мне еще три плюса…»
Непередаваемым был талант Рахманинова и как аккомпаниатора. Н.Д. Телешов, организатор знаменитого литературного кружка «Среда», в заседаниях которого участвовал весь цвет тогдашней реалистической русской литературы, в «Записках писателя» вспоминал один осенний вечер 1904 года, совершенно исключительный по впечатлению.
«Меня внезапно известили, что сегодня вечером у меня будут гости, и много гостей /…/ Шаляпин, как только вошёл, сейчас же заявил нам шутливо: — Братцы! Петь до смерти хочется! Он тут же позвонил по телефону и вызвал Сергея Васильевича Рахманинова, и ему тоже сказал: — Серёжа! Возьми скорее лихача и скачи на «Среду». Петь до смерти хочется. Будем петь всю ночь! Рахманинов вскоре приехал. Шаляпин не дал ему даже чаю напиться. Усадил за пианино — и началось нечто удивительное. /…/
Шаляпин и Рахманинов
Шаляпин поджигал Рахманинова, а Рахманинов задорил Шаляпина. И эти два великана, увлекая один другого, буквально творили чудеса. Это было уже не пение и не музыка в общепринятом значении — это был какой-то припадок вдохновения двух великих артистов… Как сейчас вижу эту большую комнату, освещённую только одной висячей лампой над столом, за которым сидят наши товарищи и все глядят в одну сторону, туда, где за пианино видна чёрная спина Рахманинова и его гладкий стриженый затылок. Локти его быстро двигаются, тонкие длинные пальцы ударяют по клавишам. А у стены, лицом к нам, — высокая стройная фигура Шаляпина. /…/
Рахманинов умел прекрасно импровизировать, и когда Шаляпин отдыхал, он продолжал свои чудесные экспромты, а когда отдыхал Рахманинов, Шаляпин садился сам за клавиатуру и начинал петь русские народные песни. А затем они вновь соединялись, и необыкновенный концерт продолжался далеко за полночь».
1 апреля 1873 года. В этот день 150 лет назад родился выдающийся отечественный композитор, дирижер, пианист Сергей Васильевич Рахманинов.
Почитателям таланта великого композитора, чья музыка стала символом России, предлагаем плейлист с аудиозаписями произведений Сергея Васильевича в честь Дня его рождения. Приятного прослушивания!
25 апреля 1900 года в лучшей ялтинской гостинице «Россия» за ужином собралась большая весёлая компания. Не все из присутствующих были знакомы между собой, что совсем не мешало под шампанское Абрау-Дюрсо вести непринужденную беседу. Так, двое молодых людей, оказавшихся волею случая за столом рядом, достаточно быстро заметили, что на многое имеют одинаковую точку зрения и общаться друг с другом очень интересно. Потом, как впоследствии, вспоминал один из них, они «вышли на террасу, продолжая разговор о том падении прозы и поэзии, что совершалось в то время в русской литературе, незаметно спустились во двор гостиницы, потом на набережную, ушли на мол, — было уже поздно, нигде не было ни души, — сели на какие-то канаты, дыша их дегтярным запахом и этой какой-то совсем особой свежестью, что присуща только черноморской воде, и говорили, говорили все горячей и радостней уже о том чудесном, что вспомнилось из Пушкина, Лермонтова, Тютчева, Фета, Майкова…»
Ялтинский мол
Один был поэтом, другой – музыкантом. Проговорив чуть не всю ночь на берегу моря, музыкант обнял поэта и сказал: «Будем друзьями навсегда!» В ту пору они еще не знали, что последующие их встречи будут «всегда случайны, чаще всего недолги», а жизненные пути очень различны. Сергей Рахманинов и Иван Бунин «в ту ночь /…/ были еще молоды, были далеки от сдержанности, как-то внезапно сблизились чуть не с первых слов, которыми обменялись в большом обществе».
У новых друзей оказалось много общего. Дворянские семьи, в которых они росли, из-за беспечности отцов оказались разоренными. В сельских усадьбах перед родным домом, где прошли детские годы, у каждого росла «заветная» вековая ель. Оба отличались феноменальной памятью. Бунину достаточно было внимательно прочитать стихотворение, даже большое, в 20-30 строк, и он его, по словам П.А. Нилуса «передавал с точностью фотографа».
С. Рахманинов, 1883 г.
Также и Рахманинов мог сыграть незнакомое музыкальное произведение, прослушав его всего один–два раза.
Для Бунина,
как вспоминал его племянник Н.А. Пушешников, при создании будущего произведения
было главным – «найти
звук. Как только я его нашёл – все остальное дается само собой. Я уже знаю, что
дело кончено». Подтверждала это отчасти и последняя любовь Ивана
Алексеевича Галина Кузнецова:
«Вчера опять говорили с И.А. о продолжении «Арсеньева». Опять мучение. Опять поиски тона, с которого надо начинать следующую книгу. Говорит, что взял чересчур высокий тон во всем предыдущем и теперь это стесняет».
Писательский труд для Бунина не был легким. Издателю В.П. Крымову он как-то признался: «Сколько жизненной силы уходит на работу, читают и думают, что вот так, между прочим, походя написал, не знают того, что о сюжете думаешь неделями и месяцами, а какая-нибудь фраза не ложится уютно, так полночи не спишь». Рахманинов прекрасно это понимал.
Музыкант
Николай Авьерино, знавший его с юности,
рассказывал, что «Сергей Васильевич
сочинял свою музыку не у рояля или у
письменного стола, а в голове. Созидательный процесс мог продолжаться очень
долго, музыка постоянно звучала у него в голове, и в это время он любил быть
один и сторонился людей. Потом садился и записывал на нотную бумагу, — очень
быстро, почти без помарок. Так создалась легенда о необычайной легкости
творческого процесса у Рахманинова. В действительности все было иначе: Сергей
Васильевич записывал музыку, когда она была уже готова».
По несколько часов ежедневно, вплоть до последних дней жизни, Рахманинов проводил за роялем, совершенствуя и поддерживая технику исполнения.
Упорно и терпеливо, по словам Н.Д. Телешова, трудился и Бунин: «Работать
он мог очень много и долго: когда гостил
он у меня летом на даче, то, бывало, целыми днями, затворившись, сидит и пишет;
в это время не ест, не пьёт, только работает; выбежит среди дня на минутку в
сад подышать и опять за работу, пока не кончит».
Кстати, и работалось им лучше всего в спокойной обстановке деревенской глуши. Вера Николаевна вспоминала, что Иван Алексеевич сразу преображался: « Всё было иное, начиная с костюма и кончая распорядком дня. Точно это был другой человек. В деревне он вёл строгий образ жизни: рано вставал, не поздно ложился, ел вовремя, не пил вина, даже в праздники». Обычно сначала много читал, а потом начинал писать. В 1900 году в деревне Огнёвка была написана знаменитая бунинская поэма «Листопад», о которой, после получения от автора экземпляра с дарственной надписью в ответ Сергей Васильевич писал: «Благодарю за присланные стихотворения и за надпись. Я немного успел прочесть, но то, что прочел, было очень хорошо и мне очень нравилось».
Ивановка с высоты птичьего полета
Красота и бескрайний простор родной земли были очень близки и умиротворяюще действовали на композитора. «На отдых и полный покой, или, наоборот, на усидчивую работу», по его словам, он всегда стремился в деревню Ивановка Тамбовской губернии. « Никаких природных красот, к которым обыкновенно причисляют горы, пропасти и моря, — там не было.Имение это было степное, а степь – это тоже море, без конца и края, где вместо воды сплошные поля пшеницы, овса и т.д, от горизонта до горизонта». Именно здесь, в имении родной сестры отца Варвары Аркадьевны Сатиной, и появились 3 и 4 сентября в 1906 году романсы на бунинские стихи: «Ночь печальна», «Я опять одинок».
Усадебный дом в Ивановке
Первый романс был посвящен давним друзьям — Марии Семеновне и Аркадию Михайловичу Керзиным – основателям “Кружка любителей музыки». На концертах, устраиваемых ими, Рахманинов выступал довольно часто. Летом 1906 года они прислали Рахманинову в Ивановку тетрадь, в которую переписали стихи многих русских поэтов, в том числе несколько бунинских. Почему Сергей Васильевич обратил внимание и выбрал именно их, можно предположить, что они оказались очень созвучны его душевному настрою. Как отмечала Ю. Писарева, «тон бунинской лирики минорный. Это отчасти тоскующая, отчасти утешающая мечта, рожденная неудовлетворенностью реальной обстановкой жизни. Ярких красок, бурных порывов, жадных страстей – нет в настроениях Бунина. Мелодия его души состоит из полутонов, тончайших, нежнейших оттенков полугрусти, полупокоя».
Впервые романсы прозвучали в концерте Кружка любителей русской музыки 12 февраля 1907 года в Москве, в Большом зале Благородного собрания. Первыми исполнителями стали Александр Васильевич Богданович (“Ночь печальна”) и Анна Петровна Киселевская (“Я опять одинок”).
На следующий день Вера Николаевна Муромцева отправила
в село Глотово Елецкого уезда письмо Ивану Алексеевичу:
«Вчера мама была на Керзинском вечере. Пелись и игрались произведения Рахманинова. Романс на твои слова «Я опять одинок» имел большой успех и маме очень понравился. /…/ был пропет романс на слова «Ночь печальна».
Зал Благородного собрания
Публика очень тепло приняла новые произведения, которые стали итогом удивительного слияния поэтического
и музыкального творчества двух художников.
Романс «Я опять одинок», который называют шедевром музыки Рахманинова, по мнению Г. Симонова и Л. Ковалевой-Огородновой, «поражает своим несмиряющимся порывом страстной, любящей души. Горестный речитатив становится яркой темой отчаяния, которая поручена пианисту, в то время как певец скорбно оканчивает свой монолог. Музыка романса «Ночь печальна» более нежна, созерцательна, в ней красиво переплетены народно-песенные и романсно-речитативные интонации /…/ пленительная картина «глухой степи широкой» передана Рахманиновым так тонко и поэтично, что буквально видишь эту темную степь и мерцающий «огонёк далёкий», слышишь ночные звуки и сердце наполняется грустью и любовью. Сам Рахманинов говорил, что в этом романсе приходится петь не столько певцу, сколько аккомпаниатору на рояле».
Среда - воскресенье: с 09.00 до 17.00 касса 09.30 - 16.30
Выходной: понедельник, вторник
Санитарный день: последний рабочий день месяца
Телефон для справок: (47467) 2-43-29
-v-moskve.-arhitektor-m.f.-kazakov..jpg)
