Литературно-мемориальный музей И.А. Бунина

Иван Алексеевич был страстным путешественником.  По этому поводу он писал издателю Бассару 21 июля 1921 года: «Я много жил в деревне, много путешествовал и по России и за границей: в Италии, в Сицилии, в Турции, на Балканах, в Греции, в Сирии, в Палестине, в Египте, в Алжирии, в Тунизии, в тропиках. Я стремился «обозреть лицо мира и оставить в нем чекан души своей», как сказал Саади /…/» Ездить любил как в компании друзей, так и с кем-нибудь вдвоём. Если ехали на поезде, то только в вагоне I класса. Его племянник, Николай Пушешников, об одной из таких поездок, оставил дневниковую запись:

«В купе жарко, обдаёт паром. Темнеет. Начинаем размещать вещи и устраиваться на ночь. Иван Алексеевич взваливает чемодан наверх, бранится, что он не входит, но потом, добившись все-таки того, что ему хотелось, и расставив вещи, как ему казалось нужным, садится в изнеможении на диван и закуривает папиросу. Затем надевает черную кожаную куртку с кожаной красной подкладкой, натягивает на лоб черную шелковую шапочку и, достав из чемодана складной серебряный подсвечник, зажигает свечу на столике у окна и начинает просматривать свои сафьяновые тетради со стихами. За окном виден каляный лес, мокрый и облезлый под дождем, и он задергивает гардину. Но смутно-золотая стрелка тянется, темнит тенями стол, колеблется и водит свет, во время остановок слышно, как барабанит дождь по крыше и по стеклу, и он оставляет тетради и складывает их в чемодан. Делать нечего — и мы в сотый раз начинаем обсуждать предстоящее путешествие. Иван алексеевич говорит, что он никогда не чувствует себя так хорошо, как в те минуты, когда ему предстоит большая дорога».

Размышляя о жизни, Бунин однажды сказал Валентину Катаеву, что если бы был очень богат, то не стал бы жить на одном месте, а путешествовал бы по всему земному шару, останавливаясь в хороших, комфортабельных гостиницах и живя там столько, сколько живется, а как только надоест – отправляться бы налегке в другое место: один-два чемодана с самым необходимым. Ничего лишнего. Грязную сорочку не отдавать в стирку, а просто выбрасывать, потому что гораздо интереснее и легче купить новую. Костюмы и ботинки – то же самое. В чемодане же – записные книжки, бумаги и всякие мелочи, к которым привык.

Чемоданов у Ивана Алексеевича за его долгую жизнь было, конечно же, немало.Разные по форме и материалу, купленные в разных городах и странах, с многочисленными вокзальными багажными наклейками и пометами, они бережно хранили, помимо вещей, его путевые наброски, записи, а впоследствии — рукописи, письма и другие материалы из его писательского архива. Все они по-своему интересны.

    Вот этот, обычный на первый взгляд чемодан, прочный, но достаточно лёгкий, обтянутый холщовой тканью  зеленого цвета с кожаными накладками по углам — свидетель мирового триумфа Бунина. Именно с ним Иван Алексеевич ездил в 1933 году в Стокгольм за получением Нобелевской премии.  Как вспоминали его близкие, вещи он   укладывал сам, никому не позволяя помочь себе,   совмещая при этом разговоры по телефону и просматривая приходящие письма и телеграммы. Помимо  одежды и необходимых  в дороге предметов туалета, там  лежали также  рукописи, в чем  смогли убедиться  бельгийские таможенники, потребовавшие открыть на границе чемодан.

Среди наиболее интересных экспонатов нашего музея — письмо Ивана Алексеевича  Бунина, присланное из Франции  троюродному брату Константину Алексеевичу Бунину, бывшему генералу царской армии.

Написано оно было в Грассе 14/27 мая 1923 года на пожелтевшей от времени, тонкой бумаге, по качеству чуть плотнее  папиросной.  Для письма чернилами предназначена она  не была.  Но Бунин нашел выход:  он  свернул лист пополам и  наносил текст только на одну сторону. 

Иван Алексеевич, в отличие от своей супруги, крайне редко писал большие  и подробные письма.   Их отличительными чертами были краткость и сдержанность, просьбы или ответы по существу. В конце жизни он просил в будущем  не печатать его письма, объясняя это   следующим: «…я писал их всегда как попало, слишком небрежно, /…/ да и просто неинтересно; из них можно взять только кое-какие отрывки, выдержки – чаще всего как биографический материал».

    Вот и мы сегодня   прокомментируем  последние две строчки  бунинского письма именно с этой точки зрения.  А о Константине Алексеевиче и его семье, а также почему бунинское послание пронумеровано, можно прочитать в ранее опубликованной статье «Семейная реликвия».

     «Дорогой и милый Константин Алексеевич, снова делаю попытки узнать что-либо о Петре Константиновиче – и снова безуспешно! У сестры Маши тоже пропал сын и тоже без вести. Не было времени на земле страшнее. Получили ли Вы мое парижское письмо? Судя по Вашему молчанию, думаю, что нет. Отзовитесь. Я в Грассе близ Канн, но Вы пишите мне в Париж, по тому же адресу… обнимаю Вас от всей души!  Ваш Ив.

Брат Евгений старый, больной, нищий в Ефремове Тульской губернии, Красноармейском, д. Подъяльского. Подробности смерти Юлия узнал только недавно. Умер, слава Богу, как заснул!»

  В начале 30-х годов И.А. Бунин напишет в воспоминаниях:

   «В деревне за городом в Тульской губернии, в мужицкой полуразрушенной избе, доживал в это время свои последние дни старший брат Евгений  Алексеевич Бунин. И вот стали доходить ко мне в Париж сведения о нем:

  -Ты, вероятно, не знаешь, что Евгения Алексеевича выгнали из его дома в Ефремове, теперь он живет в деревне под городом в мужицкой избе с провалившейся крышей… Зимой изба тонет в сугробах, в щели гнилых стен несет в метель снегом…  Живет тем, что пишет портреты. Недавно написал за пуд гнилой муки портрет Васьки Жохова, бывшего звонаря и босяка, во фраке и в плисовых шароварах… по плечам, по фраку военные ремни с кольцами…»

 Другого старшего брата Бунина – Юлия Алексеевича,  к  тому времени уже не было в живых.  Он был значительно старше Ивана  и относился к нему почти как отец.

По словам друга  Бунина, писателя Николая  Дмитриевича  Телешова,  «влияние  Юлия на брата было огромное, начиная с детства. Ему, как человеку хорошо образованному, любившему, ценившему и понимавшему мировую литературу, Иван Алексеевич очень многим обязан в своем развитии. Любовь и дружба между братьями были неразрывные».   

Эмигрировав, Иван Алексеевич не терял связи с братом,  постоянно писал ему.  Летом и в начале осени 1921 года письма  из Москвы от Юлия стали приходить все реже.

  Первой о его  кончине   узнала Вера Николаевна Муромцева.  4 октября она получила письмо от писателя Федорова, в котором он сообщал  эту горестную весть. В её дневнике  в этот  же день появилась следующая запись: «Яну письма не передала. Очень тяжело. Бесконечно жаль Юлия Алексеевича. Страшно подумать, как Ян переживет это известие».   Несколько дней после этого она, не выдавая своего волнения,   пыталась успокоиться.  Выручал дневник, где появлялись записи о старшем брате мужа, встречи с ним:  «Когда я вошла в семью Буниных, Юлию было 48 лет. Он был в то время еще совсем молодым человеком, очень  жизнерадостным, но быстро теряющемся при всяком несчастьи. /…/

Математик по образованию, он обладал тем, чем редко обладают общественные деятели – это широтой ума и ясностью мысли. Он умел быстро ориентироваться в самых запутанных вопросах, конечно, отвлеченного характера. /…/ Я думаю, что мало найдется русских, кто бы так хорошо знал всю русскую литературу. /…/ Он был бессменным председателем «Старой Среды», так же и председателем «Молодой Среды». Был он и председателем вторичной комиссии в Литературно-Художественном кружке, а в последние годы он был одним из редакторов в «Книгоиздательстве Писателей в Москве».

 Одаренный педагогическим талантом, Юлий Алексеевич долгое время был редактором журнала «Вестник воспитания», который в ту пору считался, по мнению современников,  лучшим педагогическим изданием.

Смерть старшего брата  от Бунина скрывали долго. 9 ноября Вера Николаевна писала: «Ян все ещё ничего не знает, хотя удивляется, что он нам ничего не пишет». Узнал он об этом только 20 декабря из газеты «Общее дело». В.Н. Муромцева  вспоминала: «После завтрака он пошел отдохнуть, развернул газету и прочел, как он потом рассказывал, «Концерт Юл. Бунина». Перечел, секунду подумал, и решил, что концерт в пользу Юл. Бунина. Подумал: кто такой Юл. Бунин? Наконец, понял то, чего он так боялся. Сильно вскрикнул. Стал ходить по комнате и говорить: «зачем уехал, если бы я там был, то спас бы его».

/…/Он говорит, что не хочет знать подробностей. Он сразу же похудел. Дома сидеть не может».

  О последних месяцах жизни Юлия Алексеевича есть строки у Бориса Константиновича Зайцева, друга братьев Буниных: «Надвигались страшные зимы 1919 – 1920 годов. /…/ Ни «Русских ведомостей», ни «Вестника воспитания» уже не существовало. Юлий был грустен, недомогал. /…/ Как и все, жил он впроголодь. /…/  Нужен был медицинский уход, лечение, правильное питание … в тогдашней-то голодной Москве! После долгих хождений, обивания порогов его устроили в сравнительно приличный дом отдыха для писателей и ученых в Неопалимовском. Там можно было жить не более, кажется, шести недель. /…/ Раза два ему срок продлили, но потом пришлось уступить место следующему, перебраться в какой-то приют для стариков в Хамовниках./…/

  В июле представитель нашего Союза добился от власти, чтобы Юлия Алексеевича поместили в лечебницу. Назначили больницу имени Семашко – «лучшее, что мы можем предложить». Когда племянник привез Юлия Алексеевича в это «лучшее», то врач задумчиво сказал ему: «Да, что касается медицинского ухода, у нас вполне хорошо … но знаете … кормить-то больных нечем». Юлий Алексеевич, впрочем, не затруднил собою, своей жизнью и питанием хозяев этого заведения: он просто умер на другой день по приезде».

  24 января 1922 года И.А. Бунин написал в дневнике: «Я не страдаю об Юлии так отчаянно и сильно, как следовало бы, может быть потому, что не додумываю значения этой смерти, не могу, боюсь…»  Но, кажется, утешением со временем стало совсем другое – мирная и  безболезненная  кончина горячо любимого брата, что видно из письма:  «умер, слава Богу  как заснул»….

И.А. Бунин не оставлял работы до последних дней своей жизни. Даже тяжело больной, он находил силы читать книги любимых авторов, делая при этом пометки на полях.
Подтверждали это и современники:

«Я никогда не мог смотреть на Ивана Алексеевича, говорить с ним, слушать его без щемящего чувства, что надо бы на него наглядеться, надо бы его наслушаться, – именно потому, что это один из последних лучей какого-то чудного русского дня… И вместе с тревогой от сознания, что это уходит, было и удовлетворение от того, что это еще здесь, перед нами, за столом, в халате, с книгой в руках, испещренной на полях сердитыми, пусть даже не всегда справедливыми замечаниями»
Георгий Адамович

Красно-синий карандаш — личная вещь Ивана Алексеевича. Им он пользовался в последние годы жизни. Когда читал книги, подчеркивал понравившиеся места красным цветом, синим  обычно делал пометы.

  Никита Сергеевич Струве вспоминал: «Дашь Бунину книгу на прочтение – и он вернет её, всю расчерченную красным карандашом, считая не без основания, что такою вольностью придает ей цену. Властным почерком он разукрасил лист литературной энциклопедии на букву Б.»

   В старости, из-за деформации суставов правой руки, вызванных подагрой, Бунин,  по воспоминаниям  Галины Кузнецовой, вынужден был держать ручку или  карандаш между третьим и четвертыми пальцами, а не между вторым и третьим, как все люди.  Помня данный ему в молодости совет Л.Н. Толстого, что писатель должен работать постоянно, не дожидаясь вдохновения, он писал или делал пометы даже тогда, когда боль в руке была нестерпимой. В  такие моменты   массивный карандаш  был просто незаменим.